— Но разве фашизм — не просто преходящее увлечение, — спрашивал я рассеянно, — не реакция на всю эту большевистскую истерию двадцатых годов? Ведь нельзя принимать всерьез таких людей, как Мосли? Конечно, я понимаю, что выступление фашистов в зале «Олимпия» было позором, но…

— Мосли! — сказала Лиззи, глядя на меня так, словно я был в высшей степени неразвитым школьником. — «Олимпия»! А как насчет Гитлера и его приспешников? Если уж ты хочешь поговорить об излишествах, устроенных фашистами в прошлом году, то как насчет ночи длинных ножей в Германии? А как насчет Абиссинии и Муссолини, насчет того, что Гитлер объявил призыв в полном противоречии с Версальским договором? А как насчет…

— Но это же все происходит за границей, — заметил я, приняв спокойный, удовлетворенный вид, чтобы поддразнить ее. — А здесь, у нас, все в порядке, не правда ли? Безработица падает, экономика наконец оживает, серебряный юбилей…

— Сентиментальная поглощенность восхитительной королевской фамилией, — сурово заявила Лиззи, — не оправдывает пренебрежения к зловещей международной ситуации. Единственная надежда избежать международного хаоса — это пропаганда пацифизма: одностороннее разоружение и личный отказ каждого воевать, на мой взгляд, — единственное морально оправданное решение нынешних европейских проблем.

— А Болдуин[17]до сих пор верит в Лигу, — успокаивающе напомнил я. — Посмотри, он ведь заменил Хоара Иденом на посту министра иностранных дел.

— Политики! — фыркнула Лиззи. — Они верят только в то, во что хотят верить, в зависимости от того, когда следующие выборы! Я уже устала смотреть, как Болдуин манипулирует идеей вооружения!

— Мне кажется, не имеет значения, будем мы вооружаться или нет, — утешал ее я. — Никто больше не начнет полномасштабную войну, даже твои злейшие враги в черных рубашках со свастиками. Ведь есть же предел всему.

— Ты рассуждаешь, как Болдуин, — холодно сказала Лиззи, — когда у него настроение типа «я простой англичанин, курю трубку, люблю природу».

Но я только посмеялся над ней.

В сентябре, как раз после возвращения из Кембриджа, я столкнулся лицом к лицу с Ребеккой в Сент-Джасте. Я не видел ее несколько месяцев, а как только понял, что она уделяет больше внимания своим постояльцам, чем когда-либо уделит мне, то заставил себя о ней не думать. Я считал, что самый тяжелый период моей одержимости ею уже позади; я даже почти убедил себя, что она — утомительная женщина, которая была утомительной любовницей и стала бы, без сомнения, утомительной женой, если бы я совершил ошибку и женился на ней. Даже ее внешность уже не нравилась мне так, как когда-то. За последние два года она располнела в ненужных местах; в ее черных волосах появились серебряные пряди, а вокруг глаз и рта — заметные складки. Она не была стара, ей еще не было сорока, но теперь я явственно видел, что она на семь лет меня старше.

Я встретил ее в Сент-Джасте дождливым сентябрьским днем. Посмотрел на нее, и она мне не понравилась. Я был свободен, недоступен ей.

— Добрый день, Ребекка, — пробормотал я из вежливости, думая, что она, как всегда, промчится мимо меня, надувшись, но, к моему удивлению, она остановилась и рассеянно улыбнулась.

— Как поживаешь, Джан?

— Хорошо. А ты?

Она пожала плечами.

— Хорошо. — Она мне снова чуть улыбнулась. Ветер раздул полы ее распахнутого плаща, обнажив черный свитер и узкую серую юбку. — Я слышала, ты развелся, — сказала она.

— Почти. Мы получили в суде определение nisi[18].

Ребекка казалась снова похудевшей. Ее талия была по-прежнему тонка, бедра по-прежнему красиво вылеплены, грудь по-прежнему слишком пышна.

— Наверное, ты хочешь опять жениться, — сказала она.

— Наверное, — сказал я. — Когда-нибудь.

— У тебя уже есть кто-нибудь на примете?

— Нет.

Она откинула со лба прядь темных волос. Я снова вгляделся в ее лицо в поисках следов увядания, но не увидел ничего, кроме белой кожи, черных ресниц и влажного, пухлого рта.

— Как дети?

— Хорошо. Дебора сейчас ходит в Пензанс учиться печатать и стенографировать, но ей это не очень нравится. Джонас учится хорошо.

— Значит, днем ты одна.

— Да, — сказала она. — Одна. — Она чуть покраснела, отвернулась и стала смотреть на улицу.

— А жилец?

— Сейчас никого нет. — Она покраснела еще сильнее, поудобнее ухватилась за ручку корзинки, с которой ходила за покупками, и попыталась пройти мимо меня, но я перегородил ей дорогу.

— Можно, я отвезу тебя домой?

— Мне надо еще пройтись по магазинам.

— Я подгоню машину и подожду тебя на площади.

Она не возражала. Получасом позже я вез ее в Морву, а через час мы оказались на ферме в постели.

Потом я закурил и спросил ее:

— Зачем тебе примирение после стольких месяцев вражды?

— Мне было одиноко.

— Даже с жильцами?

— Я просто сдавала им комнаты, и все.

— Да?

Должно быть, это прозвучало скептически. Она неожиданно улыбнулась:

— Знаешь, пятнадцатилетняя дочь и девятилетний сын — великолепные блюстители нравов! Кроме того, у меня не было желания грешить. Все эти мужчины были непривлекательны. — Она поцеловала меня и положила голову мне на плечо. — Я так и не смогла забыть тебя, Джан. Я пыталась, но безуспешно. Когда я услышала, что ты разводишься, то сразу подумала, что ты нашел какую-то женщину… мне нужно было знать…

— Никого нет.

— Тогда… — Она сломалась. — Джан, ты ведь любишь меня, правда?

— Больше всех на свете, — сказал я, и это было правдой. Я все еще удивлялся, как я мог решить, что она больше непривлекательна. — Я всегда тебя любил, и тебе уже пора бы это понять. Ведь это ты, а не я, решила, что нам надо разойтись на все эти месяцы.

— Мне все говорили, что я должна тебя бросить. — Ее темные глаза блестели. Голос чуть дрожал. — Убеждали, что ты меня не любишь, а просто пользуешься мной, когда захочешь. Говорили, что если я хоть чуть-чуть себя уважаю, то должна тебя бросить и больше не видеть. — Ее губы дрожали. — Считали, что мне должно быть стыдно, когда в доме есть маленькая девочка, Дебора…

— Дорогая… — Я крепко ее обнял, поняв, как она была несчастлива. — Не думай больше об этом.

— Я пыталась говорить себе, что больше тебя не люблю. После того как ты выказал неприязнь к Джонасу, мне стало легче убеждать себя в этом. В конце концов я сказала себе, что глупо было думать, будто во второй раз, после Хью, можно встретить любовь. Но потом… когда я услышала, что ты разводишься… О, Джан, любовь опять вернулась, ты стал так мне нужен…