Значит, это было что-то срочное.

Я спрыгнул с кровати, отдернул штору и высунулся из окна, которое выходило во двор.

Тогда-то я и увидел его. Солнце золотило его волосы, сияло на загоревшей коже. Он спрыгнул с лошади и со всех ног побежал к задней двери. При виде выражения его лица у меня кровь застыла в жилах.

Я повернулся, схватил рубашку, натянул брюки и босиком выбежал на площадку.

Ребекка уже звала меня.

— Джан! — Она стояла внизу лестницы. Глаза на ее повернутом кверху лице потемнели. — Джан…

Я слетел вниз по лестнице и проскочил мимо нее на кухню. Он, осев как куль, сидел за кухонным столом, но когда я ворвался, вздрогнул и повернулся в мою сторону.

— О, Боже. — Его лицо было пепельно-серым. — О Боже.

— Что случилось?

— Он… он упал… Такая простая, маленькая шахта… Мы… мы даже не были связаны… и он упал… Лестница отстала от стены. Лестница прогнила, и он упал…

Я онемел. Я мог только молча на него смотреть.

— Я спустился вниз, — сказал он. — Я спустился по веревке. У него была сломана спина. Он умер. У меня на руках. Он умер. — Слезы потекли у него по лицу. Глаза ослепли. — Он умер, — прошептал он. — Я ничего не мог сделать. Он только сказал, что…

— Да?

— Он… он сказал: «Может быть, именно этого я и хотел», — закончил Эсмонд и принялся рыдать так, словно у него разрывалось сердце.

Очень нуждающаяся в ремонте, плохо защищаемая, для Ричарда при его талантах она представляла собой небольшую проблему. Он отнесся к ней с пренебрежением и, даже не удосужившись взять с собой оружие, отправился на разведку в ее окрестности… Стрела из арбалета попала ему в плечо… Он умер, завещав драгоценности племяннику Отто Саксонскому, а недвижимость — брату Иоанну.

У. Л. Уоррен. «Иоанн Безземельный»

Было бы приятно констатировать, что после смерти Ричарда жизнь Беренгарии протекала легко, но, к сожалению, она (потеряла) подругу и советчицу, которая всегда поддерживала ее в трудные минуты, сестру короля Джоанну… шок от сообщения о смерти брата вызвал (у Джоанны) преждевременные роды, она родила сына, а сама умерла на следующий день.

Томас Костен. «Семья завоевателей»

1

Ему был сорок один год. Поначалу я не мог поверить, что он умер.

— Ему было всего сорок один, — сказал я. — Он был во цвете лет.

Я вспомнил его жизнерадостность, его непоседливость, невероятную физическую силу и понял, что все это было принесено на алтарь корнуолльских шахт, которые он так любил. Какая огромная жертва темноте, тщетности и разложению!

— Ему было всего сорок один, — повторил я. — Ему бы жить и жить.

Но он прожил дольше, чем и Маркус, и Хью.

— Над вашей семьей тяготеет проклятье, — сказала Ребекка. — Вы всю жизнь воюете друг с другом и умираете молодыми. Это проклятье.

Я вспомнил о тех временах, когда ненавидел его и завидовал его везению. Вспомнил наши ссоры, нашу враждебность друг к другу. Вспомнил зависть, неприятие того, что ему всегда везло, а когда вспомнил, то оглянулся в прошлое и увидел не везение, которому я завидовал, не блеск успеха, не сверкание его огромной популярности, а пустоту, разочарование, потраченные втуне годы горечи и отчаяния.

— В конце мы были друзьями, — сказал я. — Он мне понравился, когда я перестал ему завидовать. Я восторгался им.

Поэтому я оплакивал его смерть, смерть моего великого золотого старшего брата, умершего во цвете лет, а оплакивая, думал о том, как другие будут оплакивать его и трагедию, которая так рано свела его в могилу. На три короткие секунды я задумался о Хелене и о сестрах, а потом мысль о матери, которая сейчас сидела одна на ферме Рослин, пронеслась в моей голове панической вспышкой.

2

Кому-то надо было принести эту весть матери.

— Я не могу, — сказала Хелена. Ее спокойное лицо застыло от горя. — Я не могу.

— Жанна, конечно же, не может, — сказал мой зять Доналд Маккре по телефону. — Самая новость была для нее таким шоком, что она упала в обморок, и теперь похоже, что ребенок родится на два месяца раньше. Я сейчас повезу ее в больницу.

— Кто-то должен сказать твоей матери, — сказал Уолтер в моей конторе. — Бедняжка. Для нее это будет ужасный удар.

— Лиззи, — сказал я, сжимая телефонную трубку влажными от пота пальцами. — Лиззи, кому-то надо сказать маме, а я не могу даже подумать об этом. Что мне делать?

— Пусть кто-нибудь из чужих скажет ей, — посоветовала Лиззи сухо и практично из далекого Кембриджа. — Что если новый священник?

— Она его не любит. Он ее едва знает.

— Тогда Доналд…

— У Жанны того и гляди случится выкидыш.

— О Боже, целый поток несчастий! Жанна очень плоха?

— Доналд сказал, что везет ее в больницу.

— О Боже, надеюсь, она не потеряет ребенка, она его так хотела.

— Но, Лиззи, кого мне попросить сказать маме? Кого?

— Может быть, доктор Солтер…

— Он умер два года назад. И мистер Барнуэлл тоже умер. Если бы Адриан был здесь…

— Адриан знал бы, что делать. Позвони ему. Послушай, Джан, перезвони мне, как только узнаешь что-нибудь о Жанне, пожалуйста. Я ужасно за нее волнуюсь. Доналд ничего не говорил о кесаревом?

— Нет. Лиззи, может быть, ты все-таки знаешь кого-нибудь, кто мог бы сказать маме о Филипе?

— Попроси Адриана, — повторила Лиззи. — Адриан сможет. — И прежде чем я успел сказать что-либо еще, нас прервал оператор и разговор окончился.

— Что мне делать? — спрашивал я у Адриана пятью минутами позже. — Я знаю, что я слаб, труслив и все такое, но я просто не в состоянии заставить себя это сделать. Ты не знаешь кого-нибудь, хоть кого-нибудь, Адриан, кто мог бы…

— Не бойся, — произнес он. — Твоей матери, должно быть, часто приходилось бояться, что он погибнет во время несчастного случая в шахте. Расскажи ей обо всем ясно, медленно и как можно более просто. Скажи, что у тебя плохие новости, что с Филипом произошел несчастный случай, когда он обследовал одну из старых шахт. Об остальном она догадается.

— Я не могу, — прошептал я. Без стыда признаюсь, что в тот момент я уже и сам плакал. Мое неанглийское отсутствие самообладания опять меня подвело, в глазах стояли слезы. — Не могу.

— Можешь, — сказал он. — Я знаю, что можешь. Не бойся. Для старых людей смерть — понятие более близкое, чем для людей нашего с тобой возраста, они привыкли думать о том, что она означает. Твоя мать — верующая; а еще она — сильная женщина, которая пережила много трагедий. Она справится. Но сказать ей должен ты. Посылать чужого человека было бы неправильно. Ты теперь ее единственный сын и поэтому именно ты — наилучшая кандидатура, чтобы сказать ей, что даже со смертью Филипа она не осталась одна на свете. А теперь давай собирайся, садись в машину и поезжай в Зиллан, чтобы она не услышала новость от какого-нибудь совершенно чужого человека.