Митя Рибичич, который из-за аферы прервал свой отпуск, констатировал, что протест люблянских руководителей неприемлем, поскольку если уступят их давлению, то придется уступить давлению других, что опасно угрожало бы экономической стабилизации. По его мнению, речь шла о «движении масс» против федерации. После этого аргумента Тито и Кардель, которые вначале уговаривали Кавчича уступить, изменили свою позицию. Чтобы так называемая «партия порядка» не осудила симпатий к центробежным стремлениям в государстве, 7 августа 1969 г. на заседании Исполнительного бюро поведение словенского правительства было обозначено как недопустимое, националистическое, проникнутое технократическим мышлением. «Демократическое государство, которое не может сопротивляться давлению, – справедливо подчеркнул Кардель, – не могло бы существовать как демократическое государство». Соглашаясь с Тито, он считал, что необходимо для гарантии порядка прибегать к недемократическим средствам, если подобная практика будет продолжаться. При этом он предупредил, что методика давления, которую себе позволило словенское правительство, ведет либо к нашему полицейскому террору, либо к повторению венгерского, и особенно чехословацкого варианта; подобный путь был бы тяжелым поражением именно для словенского народа [2177].

Столкновение между старой гвардией и молодыми либерально настроенными силами, которые взяли власть в Загребе, Белграде и Любляне, на самом деле являлось борьбой за наследство Тито. Это была борьба, о которой Тито знал и ловко ее использовал для защиты своего собственного положения. Среди молодежи наиболее боевыми были загребчане, поскольку они пытались заручиться поддержкой широких масс с тем, чтобы власти прислушались к требованиям со стороны общественного мнения большей самостоятельности Хорватии внутри югославской федерации. Их подстегивало недовольство тем, что обещания IX Съезда СКЮ не исполнялись и что союзное правительство вело себя так, словно их и не было вовсе[2178]. Росла психологическая потребность в избавлении от дискриминации, которой хорваты подвергались в послевоенной Югославии из-за преступлений усташей (среди сербов было распространено мнение о коллективной ответственности хорватского народа). Они хотели переустройства государства, которое гарантировало бы республикам внутреннюю автономию и одинаковую возможность влияния на центральную власть. «Массовое движение (Masovni pokret – maspok), – позднее рассуждал Мико Трипало, – обозначило новые демократические отношения обоюдного влияния и стабильного диалога между партией и рабочим классом, между партией и широкими слоями граждан, между сознательными действиями и спонтанным движением, а также контроль народа и рабочего класса над партией и ее функционерами»[2179].

Чтобы новым людям проникнуть во власть, им было важно заручиться поддержкой самого Тито, который находился под ударом белградских кругов и считал, что с помощью хорватов сможет провести «федерализацию федерации». Он полагал, что с преобразованием Югославии в совокупность автономных единиц расстроил планы сербов и обеспечил себе роль пожизненного арбитра[2180]. При этом Тито был уверен, что в Сербии против него готовится заговор, и много раз со старческой паранойей жаловался, что ему не на кого опереться, хотя мог рассчитывать на поддержку генерала Любичича, командующего армией, на секретаря внутренних дел Радована Стиячича, генерала Ивана Мишковича, главу его разведывательной службы, и на хорватскую молодую гвардию. Притом свою роль сыграло и то, что Тито лично привязался к Мико Трипало и Перо Пиркеру, поскольку ему нравилось общество этих молодых остроумных людей. Они умели развеселить его шутками, которые другие не рискнули бы даже произнести при нем[2181]. Как позднее он сам утверждал, некоторое время Тито тешил себя мыслью, что Трипало может стать его преемником[2182].

Хорватские либералы также рассчитывали на Владимира Бакарича, который с 1930-х гг. и позднее был одним из влиятельнейших соратников Тито и его доверенным лицом. После 1945 г., особенно после падения Андрии Хебранга Бакарич стал в Хорватии чем-то наподобие «бана», поскольку беспрекословно исполнял все задачи, которые перед ним ставил белградский партийный центр. Его сотрудники утверждали полушутя, полусерьезно, что всегда нужно смотреть, куда едет Бакарич, и следовать за ним, поскольку он никогда не шагнет в неопределенность. При этом нужно отметить, что Бакарич не руководил жестко, он не полностью изменил своему «буржуазному» происхождению, своей интеллигентности и не был без нужды грубым в отношениях с людьми. Еще в военное время он недаром носил кличку «Шелковый». Савка Дабчевич-Кучар в начале своей работы с ним записала в своем дневнике, что в ЦК Бакарич единственный, кто постучит в дверь, прежде чем войти в комнату[2183].

После падения Ранковича, с которым, как мы видели, он активно сотрудничал, Бакарич начал сближаться с группой молодых хорватских руководителей, которые взяли в свои руки управление республикой, якобы защищая их спины, хотя и не подвергал себя опасности вплоть до конца 1969 г. [2184] Изменения произошли 13 декабря того же года, когда перед партийным активом ЦКХ он выступил с речью, в которой ответил на упреки из Белграда относительно нового подъема хорватского национализма. Первый залп в этом смысле сделал представитель Далмации Милош Жанко, один из семи заместителей председателя Союзной скупщины и член хорватского ЦК, который уже с февраля 1969 г. указывал на возникшую опасность. Конечно же, делалось это с согласия консервативных кругов, которые поднимали голову в надежде, что им удастся вызвать политический кризис в Хорватии[2185].