истории Западной Европы — Италии, Испании, Франции, Англии, прежде всего, сопровождавшийся большими творческими, исследовательскими успехами русской исторической науки в конце XIX и начале нашего столетия, конечно, в огромной мере был предопределен живым интересом, порожденным не самой аграрной историей средневековой Европы, а судьбами крестьянства в истории нашей страны на рубеже XIX и XX вв. и дальнейшими «формационными» изменениями, в свете которых и рассматривалось прошлое. То есть прошлое находилось как бы в тени настоящего и рассматривалось в соотнесенности с ним.

Проблема периодизации связана с рядом очень сложных вопросов. Историк имеет дело с каким-то периодом. Так как он выделен еще до нас, мы стараемся насытить его некоторым гомогенным содержанием для того, чтобы определить исторический тип общества, исторический тип культуры. При этом мы невольно унифицируем разнородные феномены и отсекаем в той или иной степени то, что противоречит устоявшемуся представлению о периоде. Унифицирующая роль периодизации сказывается и в следующем. Периодизацию локально-исторического свойства, сложившуюся на определенном конкретном материале, мы распространяем на всемирную историю механически, не очень вдумываясь в смысл той процедуры, к которой мы прибегаем.

Два примера. Ренессанс, если говорить о нем всерьез, есть явление, характерное лишь для некоторой группы стран и народов в определенный период истекающего Средневековья. Но по тем или иным идеологическим и далеко не научным причинам понятие Возрождения или Ренессанса было некоторыми учеными распространено на народы Закавказья определенной эпохи и даже на народы Дальнего Востока. У этих ученых были свои причины для поиска периодов большого культурного подъема в прошлом Японии, Грузии или Армении. Но подгонять их под понятие Ренессанса означало распространять периодизацию западноевропейской истории, делящейся на Античность, Средневековье и Возрождение, на совершенно другие пласты исторического материала. Концепция восточного Ренессанса в настоящее время, насколько мне известно (может быть, есть какие-то исключения), не пользуется большим авторитетом среди историков, а специалистами по Западной Европе, собственно, с самого начала была воспринята с чрезвычайным скептицизмом. Такое стремление унифицировать всеобщую историю, вогнать ее в единые рамки чревато очень тяжелыми последствиями.

Но вот понятие Средневековья. Как известно, оно сложилось в контексте общей периодизации истории Европы и имеет смысл в сопряжении с понятиями Античности и Нового времени. Оно закрепилось в системе наших понятий всерьез и надолго, может быть, даже до полной неискоренимости именно применительно к западноевропейской истории. Но затем стали говорить о китайском Средневековье, о Средневековье в Африке, о русском Средневековье. Все это внушает мне очень большие сомнения. На Руси, например, не было Античности, и поэтому привычное деление на древнерусскую историю и историю, открывающую период Нового времени, кажется мне более адекватным тому конкретному наполнению, которое вносят историки в это деление, нежели распространение на Восточную Европу и на Русь понятия Средневековья. Каждый вправе периодизировать так, как он считает наиболее удобным и целесообразным для достижения истины, и я этого права не оспариваю. Но не происходит ли здесь подгонки материала, вчуже иного, к тому понятию Средневековья, которое давно сложилось применительно к Западной Европе?

Впрочем, и при изучении истории Западной Европы понятие Средневековья оказывается в значительной мере шатким и спорным. В 1994 г. в Италии вышла книжка специалиста по истории питания Монтанари «Избыток и голод в истории Европы». В высшей степени интересная книга. В первых строках предисловия автор говорит: я — медиевист, но решительно возражаю против приложения к европейской истории между V и XV вв. понятия «Средневековье», унифицирующего весь этот период, ибо оно противоречит многообразию феноменов, которые имели место и в разных странах, и в разные периоды в пределах той тысячелетней эпохи. Исходя из этого, говорит он, понятие «Средние века» я в этой книге употреблять не буду.

Конечно, это несколько крайний взгляд (хотя я ему в значительной мере сочувствую). Приходится считаться с тем, что после чрезвычайно длительного употребления понятия Средневековья применительно к западной и центральной Европе, изгнать его из обихода историков оказывается процедурой очень сложной и вряд ли выполнимой. Нужно, наверное, ставить другие вопросы. Во-первых, о рамках этого периода, и во-вторых, о внутренней его структуре. И при этом не следует забывать об условности и глубокой относительности тех исторических понятий, которыми мы пользуемся.

Когда начинается история Средних веков? Вопрос, на который наука не может дать более или менее согласованного ответа. В свое время начало Средневековья условно датировали серединой V в., поскольку в это время происходили Великие переселения народов, а инсигнии западноримского императора были отосланы в Константинополь; следовательно, империя прекратила свое существование если не навсегда, то до 800 г., когда императорскую корону возложил на себя Карл Великий. Вместе с тем существует точка зрения, согласно которой Средневековье начинается раньше, может быть в III в., в период глубокого кризиса, охватившего Рим и римские провинции. Высказывается и иная точка зрения. Ее до сих пор придерживаются некоторые весьма серьезные специалисты, полагающие, что Античность продолжается чуть ли не до 1000 г., ибо античные традиции в ряде стран Запада были очень сильны. Собственно Средневековье, утверждают они, — феномен, относящийся к первой половине II тысячелетия н. э.

Иногда такие, казалось бы противоположные, точки зрения высказывает один и тот же историк. Сошлюсь на авторитетный пример. Жак Ле 1офф в своей книге «Цивилизация средневекового Запада» (1965) ограничивает ее периодом первой половины II тысячелетия, указывая, правда, на некоторые ее предпосылки, наметившиеся в более раннее время. И тот же Ле Гофф в статьях, опубликованных 10–15 лет назад, следуя учению Броделя о «времени чрезвычайно большой длительности», говорит, что как раз Средневековье и представляло собой период чрезвычайной продолжительности: с его точки зрения, оно начинается чуть ли не в III в. А когда кончается? Не в XIV в., не в XV и даже не в XVI в. — Ле Гофф утверждает, что это «чрезвычайно длительное время» завершается в конце XVIII или даже в начале XIX столетия. Тут есть определенное противоречие, но сам Ле Гофф прекрасно сознает его смысл. Он исходит из следующего. Говоря о «чрезвычайно долгом Средневековье», он делает упор на культуру, на историю ментальностей и обнаруживает, что в толще европейского населения — не столько в просвещенных дворянских и буржуазных кругах, сколько в толще народа, который, может быть, и не имел прямого доступа к научному и художественному творчеству, запечатленному в памятниках, — средневековые традиции, привычки, сознание, верования и суеверия сохраняются вплоть до конца XVIII — начала XIX в.

Все зависит от того, какие критерии мы кладем в основу периодизации — социально-экономические изменения, революционную смену общественных укладов или что-либо иное. В свое время марксистские историки доводили Средневековье вплоть до Великой французской революции, затем эта грань была отодвинута в глубь времен — до