спуск в лес всего два года назад мы проезжали с мужем, слушали соловьев и были так счастливы. Я перевела дыхание, только успокоившись при виде света в Глубоком. Большая серая лошадь остановилась у порога дома Макара, который, оторопев, закричал, признав меня:

– Слава Богу! Теперь я могу спокойно умереть!

Глава 59. Глубокое при немцах

Я остановилась у Макара в доме, который подарила ему в память о моем муже. Он был небольшой и разделялся на две части прихожей. Три комнатки направо от входа занимала семья, а три других налево были приготовлены для меня. Мне даже принесли пианино, а белый дом полностью опустел и обветшал. Все оттуда вынесли.

Дом Макара был не во дворе имения, а на краю фруктового сада, который примыкал ко двору другого дома, который нам принадлежал и стоял на самой окраине городка. Его называли почтовым домиком, так как однажды его занимала почта. Теперь даже он был отдан в наем и выглядел гораздо лучше белого дома. Просторный, с окнами на озеро, он расположился между имением и городом.

А я думала только об одном: как устроить своих, так как все еще надеялась как можно скорее их привезти. Мы наняли каменщика и столяра, чтобы приготовить комнаты белого дома, но в штабе немецкой армии нам сказали, что в белом доме разместится сотня солдат. Я не стала спорить и решила, что мои родные поживут в доме Макара, в тесноте, конечно, но ведь только до осени, когда освободится почтовый домик.

Макар принес мне около десяти тысяч рублей, которые он выручил от продажи земель. Один из беженцев, пожилой литовец, который жил у нас с семьей с тех пор, как сбежал из Ковно, решил пробраться в Петербург, что было не так уж сложно тогда. Эту сумму денег мы зашили в спинку его пиджака, и так он поехал в Академию, чтобы передать средства моему брату, который надеялся воссоединиться со своей семьей и с Тетушкой и Ольгой тоже к зиме. Все было прекрасно выполнено, и я даже позволила себе немного успокоиться, поскольку в Глубоком было очень хорошо при немцах.

Однажды комендант, немец с надменным и очень суровым видом, вызвал меня в комендатуру. Я по-немецки ему ответила, что у нас не принято вызывать на прием женщину, дамы обычно принимают у себя, если есть в этом необходимость. Господин Эгер прибыл ко мне и с тех пор был крайне вежлив. Но идиллия не длится долго. Внезапно исчез Макар, и тогда мне пришлось поверить в то, что писали о нем. Да, он пил.

Он не становился ни грубым, ни злым, совсем напротив. Вино веселило его, но он терял разум и когда был пьян, уходил прятаться и спал на сеновале в амбаре. Это была болезнь, от которой он очень страдал, говорят, в молодости. И сейчас она вернулась, поскольку ему особо нечем было заняться. Я была этим совсем опечалена. Я так ценила его за благородство, ум и все его переживания. И вот он напился, как скотина. Я его увещевала, бранила, умоляла, упрекала. Он плакал, просил прощения, стоя на коленях, и на следующий день напивался еще больше. И так каждый день. Он был для нас потерян. Макар исчез, когда я больше всего в нем нуждалась, поскольку куча народу приходили умолять меня продать им землю.

Мне предлагали хорошие деньги. Это объяснялось тем, что жители Глубокого заработали неплохие деньги благодаря военному времени и близости к фронту, и они спешили что-то купить реальное в обмен на обесценивающиеся бумажки. В ту пору не было даже представления о фиксированной цене, война диктовала рост цен, и если земля до войны стоила сто рублей, то сейчас цена удвоилась или даже утроилась, это было нормально, но надо было продавать, так как немцы возвращали всю эту местность советам.

А эти не признавали никакой собственности. И стало ясно, что мы разорены и нет никакой надежды на возвращение имущества, однако нужно было продолжать жить.

Когда я думала о трудностях и лишениях, которые ожидали мою семью, если мне не удастся обеспечить их деньгами, сердце сжималось, и я решила продать столько земли, сколько это было возможно. Я составила подробный план всего, что шло на продажу, кроме центральной части, назначила цену и принялась за дело, поскольку положиться я теперь могла только на себя. Съезжались со всех сторон, выпрашивали каждый участок. Была земля, которую я продала за пятьсот рублей, и те участки, которые граничили с вокзалом даже за тысячу за десятину.

Десять лет спустя мой пасынок упрекнет меня в том, что я отдала землю за бесценок. Подобные упреки могли быть предъявлены, только если человек забыл о голодных зимах и когда не познал страх, от которого сжималось сердце, думая о том, что твои близкие голодают и лишены молока, масла, сахара, когда ты видишь, что они слабнут, бледнеют… Как я благодарна Господу, что осмелилась продать землю за бесценок. Сколько раз я думала о нем, о Диме. Я ничего не знала о том, где он был тогда, поскольку уже давно от него не был вестей.

Два месяца прошли в Глубоком. Я целыми днями была занята продажей земель, а вечерами вела учет и подсчитывала вырученные деньги. Сумма задатков становилась существенной, и мне хотелось уже вернуться в семью, но как было оставить имение на человека, который напивался и подшофе мог по доброте своей все раздать? И потом Глубокое должно было вернуться советам, как и вся эта местность. А пока жгли имения. Длинная вереница имений, больших и маленьких, богатых и бедных, начиная от Дисны и Полоцка и вплоть до Глубокого стала добычей огня. Эти пожары начались в назначенный день и час, точно не было известно, кто, но ходили слухи, что банды, пришедшие издалека, неизвестных в стране людей, к которым примешались местные подонки, устраивали поджоги.

Я никогда не забуду ночь на пятое ноября. Небо было багровое от огня. Грабили и поджигали в имении графов Моль за двадцать верст от нас. Макар, как обычно исчез. Жена с дочерью, вооружившись длинными палками, искали его на дне всех колодцев, не зная, что Коля, их старший сын, который остался при лошадях в амбаре на дворе, положил его в свою комнату. Это была одна из незабываемых ночей, когда я себе сказала: «Все, я больше не могу, отпустите меня, я хочу к своим». За той ужасной ночью наступили другие чудовищные