Скербек оглянулся и ткнул в его сторону пальцем:

— Я всегда стоял за тебя, Тайс. И за тебя, Пернилле. Вы знаете это.

— Вагн!

Он схватился за дверь.

— Всегда! — крикнул Скербек и выбежал в дождь.

Телестудия находилась в новом здании в районе Исландс-Брюгге; все помещение было уставлено низкими голубыми светильниками. Бремер появился буквально за несколько минут до эфира, он был возбужден, рассыпался в извинениях. Они уселись за стол, Хартманн стал делать в блокноте последние пометки, а Бремер ерзал, то и дело оглядываясь по сторонам. Телекамеры пока не включали. Представление еще не началось.

— Вот что я скажу тебе, Троэльс, — проговорил Бремер злобным шепотом, — ты меня разочаровал.

Хартманн только на миг оторвался от своих записей.

— Вместо того чтобы делать скоропалительные выводы, ты бы лучше пришел ко мне и разобрался в этих смехотворных обвинениях.

— Может, с них и начнем дебаты?

К ним подошла девушка-визажист, стала пудрить потный лоб Бремера. Освещение приглушили. Объявили трехминутную готовность.

— А может, с твоего дурацкого заявления в полицию? — парировал Бремер.

— Начинайте, с чего пожелаете.

Бремер хитро усмехнулся:

— Ты больше не можешь обвинять меня в укрывательстве убийцы. Полиция выяснила, что это не Хольк. Кстати, я сообщил его жене.

— А с матерью Олава Кристенсена вы говорили? Спросили ее мнение?

— Ты ничего не знаешь. Надо же, и я считал тебя достойным…

— Поберегите силы, они вам понадобятся на допросах в полиции.

Бремер схватил стакан с водой, выпил залпом половину.

— Не будет никаких обвинений. Если только их не предъявят Герту Стокке. — Он повеселел. — А, вот идет Риэ Скоугор. Должно быть, хочет рассказать тебе то, что ты уже узнал от меня.

Хартманн встал из-за стола, чтобы переговорить с ней.

— Я говорила с полицией, — прошептала она. — У Бремера есть свидетели, которые подтвердят, что при его встрече со Стокке имя Холька не упоминалось вообще.

— Не было никаких свидетелей! В протоколе это четко указано.

— Не было, так появились. Полиции теперь придется выбирать между словом Стокке и словом мэра. Троэльс…

Хартманн вернулся за стол, но сел не на свое место, а в кресло ведущего, ближе к Бремеру.

— Стокке получит расчет, — сказал ему Бремер, глядя в камеру. — Это будет конец проблемы. И конец тебе.

Хартманн наклонился к нему, заглянул в глаза под нависшими веками, шепнул:

— Чувствуете, как почва уходит из-под ног, а, Бремер? Вы как дряхлый актер, который не понимает, что пора уходить со сцены. Единственный, кто не понимает. В каком-то смысле это трагедия. — Помолчал. — И когда вы наконец уйдете, Поуль, люди постараются поскорее забыть о вас. О том, что вы вообще были, чего хотели добиться. Вы превратитесь в еще одну мелкую неприятную деталь в истории города. В вашу честь не воздвигнут памятников, не назовут вашим именем улиц, даже цветов на могилу не положат. Останется только грязное чувство стыда.

Бремер потрясенно смотрел на него, не в силах произнести ни слова.

— Неужели вы считаете, что можете спастись, выдумав несуществующих свидетелей? — спросил с улыбкой Хартманн. — Это смешно.

Объявили одну минуту до начала. Вспыхнуло съемочное освещение.

— Ваш дом построен на лжи, и он начинает гореть вокруг вас. Еще немного, и пламя закроет от вас остальной мир. И тогда вы превратитесь в прах и пепел. Вас не станет.

Он резко встал, пересел на свой стул. Бремер смотрел на него с бесконечной ненавистью и горечью.

— А ты? Думаешь, ты лучше меня?

— Да, — сказал Хартманн. — Да, лучше.

— Тогда расскажи мне, как исчезла кассета с записью камер наблюдения. Расскажи, как могло случиться так, что представительская квартира твоей партии связана с убийством той бедной девочки и никто даже не замечал этого, ни один из вас.

Хартманн уткнулся в свой блокнот и водил ручкой по бумаге.

— Кто украл пленку, Троэльс, и прятал ее, хоть она и снимала с тебя подозрения? Как так получилось, что Скоугор вдруг узнала о том, что Стокке может быть вам полезен?

Хартманн не поднимал головы.

— Ты ничуть не лучше меня, — процедил Бремер. — Просто ты об этом еще не знаешь.

Ведущий прошел к своему креслу, сказал:

— Мы начинаем.

Зажглись еще софиты.

Поуль Бремер улыбнулся.

И Троэльс Хартманн тоже.

Подсвеченные прожекторами, в тухлых мутных водах канала на Кальвебод-Фэллед двигались две темные фигуры водолазов. Лунд и Майер смотрели, как складные носилки погружаются на веревках в воду.

Потом носилки подняли на поверхность. То, что лежало на них, напоминало кокон размером с человека. Синий блестящий полиэтилен, перемотанный скотчем.

Четыре криминалиста вытащили это на берег.

Дежурный патологоанатом уже ждал в белом защитном костюме, чемодан с инструментами стоял у его ног. Натянув перчатки, он взял скальпель, взрезал полиэтилен и приготовился раскрыть его.

— Прошу всех нервных удалиться, — объявил он, и никто не шевельнулся.

Запахло гнилой плотью и гнилой водой. По фигуре забегали лучи фонариков, выхватили из темноты желтые кости — ребра и череп.

Брикс ждал выше, на гребне насыпи. Лунд стояла так близко, как позволил патологоанатом.

— Что это? — сказала она. — Вы можете поскрести здесь?

— Это не тело.

— Я вижу.

Тупой стороной скальпеля он стер грязь и налет с клейкой ленты, которая обматывала тело. Появились печатные синие буквы, сложилось слово «Меркур» с синим крылышком слева.

Лунд развернулась и пошла к машине.

По дороге Майеру позвонили из управления.

— Ну? — спросила она.

— Похоже, они нашли то, о чем говорил Вагн. Двадцать один год назад в Христиании была большая драка, вероятно, на почве продажи наркотиков или чего-то такого. Вагна сильно избили, но могли и убить.

— Их остановил Тайс, — закончила за него Лунд.

— Вот честно: не понимаю, зачем вы задаете вопросы.

До Вестербро было недалеко. Скербек жил в муниципальной застройке рядом с мясоперерабатывающим предприятием.

— Да, между ними должна была существовать какая-то связь.

— Тогда зачем Вагну убивать его дочь?

— Вот у него и спросим, — сказала она.