— Почему мы не знали, что Фреверт работал на Бирк-Ларсена? Вы же его допрашивали.

Свендсен посмотрел на нее недовольно:

— Ну и что?

— Вы его допрашивали. Почему мы не знали?

— Мы вызывали его только как свидетеля, не как подозреваемого. Вы никогда не говорили, что нужно его прощупать.

— Лунд… — хотел было вмешаться Майер.

— Вы тут новичок или на практике, Свендсен? — рявкнула она. — Неужели я должна разжевывать вам, что делать?

— Он был свидетелем! — крикнул в ответ коренастый коп.

Майер счел за лучшее отойти.

Она направила палец в лицо Свендсену:

— Если бы мы знали, что он работал на Бирк-Ларсена, то не стояли бы сейчас здесь как идиоты. А Леон Фреверт сидел бы уже за решеткой.

— Нечего винить меня в своих ошибках.

— Вы, — махала она пальцем перед его носом, — лентяй. А лень я ненавижу больше всего на свете.

Она пошла в своей машине. Майер трусил позади, бормоча что-то примирительное.

— Мы работали круглыми сутками! — орал ей вслед Свендсен. — Я не позволю всякой сучке называть меня лентяем! Так и знайте!

Она села за руль.

— Они стараются изо всех сил, — сказал через опущенное окно Майер. — Не надо так.

— Пусть найдут Леона Фреверта, и тогда я, быть может, даже куплю им пива. Разошлите его портрет по всем газетам. И снова привезите на допрос Скербека.

— Лунд…

Она завела машину и тронулась с места.

— Лунд! — крикнул Майер, припустив бегом, чтоб не отстать. — Какого черта нам опять понадобился Вагн?

— Теперь как свидетель, — ответила она и нажала на газ.

Мортен Вебер слушал по радио новости с мрачным выражением на лице. Пара репортеров и фотографов подкараулили Хартманна на пути в ратушу и преследовали его с вопросами почти до самого кабинета, где их развернула Риэ Скоугор.

Вебер увеличил громкость, пока Хартманн снимал пальто.

— Источники в Управлении полиции сообщают, что убийца Нанны Бирк-Ларсен все еще не установлен. Возникают новые осложнения в ходе предвыборной кампании. Это нераскрытое дело продолжает преследовать Троэльса Хартманна, поскольку представительская квартира Либеральной партии связана с убийством. Обвинения Троэльса Хартманна в адрес мэра не подтверждаются, так как новые свидетели показали, что Бремер не был осведомлен о…

— Выключи это, — велел Хартманн.

Кабинет был завален бумагами — протоколами, докладами, отчетами, пресс-релизами…

— Ты не свяжешься с полицией, Риэ? Узнай, какие новости.

Она кивнула без особого энтузиазма.

— Выпустите заявление о том, что наша позиция в отношении Бремера остается неизменной. Отдельно надо подчеркнуть, что все подозрения с меня полностью сняты.

— Будем надеяться, публика этому поверит, — буркнул Вебер.

— Что тебе сказал Бремер, Троэльс? — спросила Скоугор.

— Обвинил в том, что я скрывал от полиции и общественности ряд деталей.

— Что за детали?

— Кассета, похищенная у охраны. Партийная квартира. И еще он думает, будто мы вышли на Герта Стокке благодаря какой-то хитрости.

Скоугор ничего не сказала.

Вебер проверил сообщения на своем телефоне.

— Мало нам сегодня проблем, — сказал он. — Так еще этот прохвост Эрик Салин ждет тебя в штабе. Пишет, что хочет поговорить с тобой и что это важно.

— Для него или для меня?

— Я полагаю, для него. Не обращай внимания…

Хартманн вышел из кабинета в главное помещение штаба.

Эрик Салин, развалясь, сидел на диване и попивал вино. Увидев Хартманна, он тут же заявил, что приступил к работе над новым проектом для одной из ежедневных газет.

— И что сие означает? — спросил Хартманн.

— В настоящий момент это означает вас.

Хартманн уселся на кожаный диван напротив и приготовился слушать.

— Дело в том, — сказал Салин, доставая блокнот, — что мне не все понятно. Вот, к примеру, пропавшая видеокассета с записью камер наблюдения.

— Пообщались с Бремером?

— Я много с кем общаюсь, такая работа. Сейчас мне просто нужно кое-что прояснить. Исчезновение кассеты было чрезвычайно выгодно вам. Там видно, как вы берете ключи от машины.

— А еще там виден Хольк с девушкой. Ему это было еще более выгодно, вам не кажется?

— Возможно. Но кассета оказалась в полиции уже после смерти Холька. То есть ему она не сильно помогла.

— Эрик…

— Далее. Я правильно понимаю, что вашей представительской квартирой никто не пользовался больше недели?

— По всей видимости, так. Вообще-то, я занимаюсь предвыборной кампаний, а не размещением гостей.

Салин изобразил на лице легкое изумление:

— Ах да. Вы же возглавляете Либеральную группу. В такое горячее время, как подготовка к выборам, у вас должно быть множество встреч. И тем не менее квартира никому не понадобилась. Вы не находите это странным?

— Нет. Мы проводим встречи здесь, в штабе кампании.

— Пожалуй, — улыбнулся ему Салин. — Простите, что докучаю вам своими назойливыми вопросами. Новый редактор, знаете ли. Все-то ему надо перепроверить…

— Вы в курсе, Эрик, что полиция сняла с меня все до единого подозрения?

— Да, я знаю об этом. Но я должен спросить еще кое о чем. Столько слухов ходит… про Риэ Скоугор…

Хартманн напрягся.

— Вы наверняка уже слышали, Троэльс. Об этом все говорят. Будто бы информацию о Стокке она получила, раздвинув ноги для Брессау, пресс-секретаря Бремера.

Он взял с журнального столика одну из газет, нашел фотографию Брессау рядом с Бремером, положил газету перед Хартманном.

— Парня трудно винить. Скоугор красотка что надо. Типа… — он почесал лысую голову, — типа Снежной королевы. — Салин ухмыльнулся. — Говорят, она была с ним в гостинице в ту ночь, когда вас выпустили из тюрьмы. Вела с ним милые постельные беседы, так сказать. Само собой, за определенные услуги. Если это правда, то Брессау конец, разумеется. Ну, поживем — увидим. Мою работу часто называют грязной. Но так ли она отличается от вашей?

Хартманн молчал, переваривая услышанное.

— Я знаю, что вы и вам подобные считаете мою личную жизнь своей собственностью, — сказал он наконец. — Но шпионить за моими сотрудниками я вам не позволю. — Он встал. — И прошу вас больше здесь не появляться.

Салин сгреб со стола свой блокнот и ручку.

— Вы сами выбрали публичный путь, Троэльс. Вы должны были ожидать определенного интереса к вашей персоне. — Снова эта ехидная ухмылка. — Люди имеют право знать, за кого они голосуют. Они хотят видеть живого человека, а не смазливую физиономию с плаката. Хотят получить правду, а не ту жвачку, которой их кормит ваша агитационная машина.