Мне кажется, я уже столько тут нагородилэмоций, охов и вздохов, что только идиот не догадается: мой «папашкагероический» был никакой не летчик, а мокрушник отъявленный. Молодой, красивый,прикинулся, как в сказках говорится, добрым молодцем, ну, матушка моя, котораятолько из своей муромской деревни приехала и была еще простая, как русскаяпечь, в него влюбилась. А он переспал с ней – и исчез. Он ее так и так бросилбы, конечно, но тут его взяли на деле да посадили. Она и узнала из газет, с кемночку коротала и от кого забеременела. Но она, что характерно, не испугалась ине шарахнулась от него: ездила в тюрьму, пыталась какие-то передачкипередавать, письма писать... Сообщила, что беременная. Он, папаня, очень сильноудивился – не беременности, конечно, а такой верности и преданности. И пожалелдевчонку – передал ей маляву, чтоб забыла, не связывалась с ним, потому что изтюрьмы ему если и выходить, то в нелегалку, а таким беглым не до семейнойжизни! Пусть она аборт, дура, сделает, а потом живет, как живется.

С тех пор она ему больше нежных писем не писала,но аборт не сделала, а потом и меня родила. Маме повезло: родная тетка ееприютила в Нижнем, помогла выучиться. Со мной нянчилась, пока не умерла отсердца. Ну, дальше началась наша правдашняя жизнь, о которой маме нечего былорассказывать мне, о которой я и сам знал. Не знал только вот чего: иногда внашем скудном бюджете бывали светлые, так сказать, моменты, откуда-то бралисьденьги и вообще – у мамы всегда были какие-то заначки. Она мне вкручивала:дескать, родственники деревенские помогают. Любого другого нормального парня, ане такого доверчивого лопуха, как я, это насторожило бы: как это так,родственники помогают, а почему ни мы к ним в гости не ездим, ни они к нам ниногой? «Родственники» эти были, оказывается, папашкины кореша.

Антон Петрович Москвин (так его звали, отцамоего, а Саблин я по матери, они ведь не были зарегистрированы, отчество онамне дать могла настоящее, но фамилию отца – нет) в самом деле умер на зонечерез три года после моего рождения: подстрелили его при попытке к бегству. Ноу него остался друг – вот этот самый, пухленький, на гнома похожий. А оноказался человеком непростым, очень непростым, он-то и исполнял последнюю волюотца: поддерживал его сына и эту глупую девчонку, мою маму, которая никого,никакого другого мужчину в жизни знать не хотела, только его одного, вора,убийцу, зэка, любила и ждала. А потом, когда узнала о его смерти, точно такойже безответной и беззаветной любовью полюбила Иисуса Христа. Бывают такие вотпричуды природы...

Да, моя мама была и в самом деле причудой,вернее, чудом природы. Я привык к ней одной, а тут передо мной словно бы совсемновый человек возник. Другая женщина на ее месте рыдала бы слезами, исповедуясьперед сыном в грехах молодости, просила у него прощения за то, что врала емувсю жизнь, как-то на жалость била бы, пыталась оправдаться... А мама говориласо мной небывало сухо, холодно, будто с чужим человеком. С чужим человеком – очужих ему людях, а не с сыном родным – и о нашей же семье. Она даже не слишкоминтересовалась тем, что я думаю, что чувствую, что со мной происходит от этихизвестий, которые всю душу мою перевернули и которые должны были перевернутьвсю мою жизнь.

Теперь дело прошлое... Теперь все это оченьдалеко от меня ушло, я слишком много пережил за те шестнадцать лет, которые стой поры прошли, но тогда я был оглушен, ошеломлен, убит, можно сказать, и вконце концов впал в какое-то оцепенение, так что каждое новое известие (а имсловно бы конца видно не было!) становилось для меня уже очередным ударом по онемевшей,бесчувственной, разбитой голове. Боли не чувствовал, короче.

Я уже говорил о том, что мама была оченьрелигиозной. Однако этого мало: она собралась уходить в монастырь! И вскоре япроводил ее в Выксу, это такой городок на Нижегородчине. Раньше там находилсяогромный, на всю Россию знаменитый монастырь, стоял потрясающе красивый храм,но теперь от храма остались только изувеченные стены, а монастырские здания восновном отдали под коммуналки, но потом монашки себе что-то вытребовали,как-то обустроились. Вот там и поселилась моя мама.

Больше мы не виделись, потому что онаотказывалась со мной встречаться. Я не обижался, я же говорю, что во мне как быотмерли некоторые чувства. И когда я узнал о ее смерти, мне показалось, что ужеждал чего-то в этом роде. Оказывается, у нее был рак, она знала, что скороумрет, и то ли меня хотела от излишних страданий избавить, то ли душу свою сГосподом примирить.

Я не знаю, чего она хотела. На похоронах небыл – я в это время учился в другом городе.

Сразу после того, как мы познакомились сдругом моего папани (фамилия его была Гнатюк, звали Олег Михайлович), он крепкоза меня взялся. Мама, уезжая в Выксу, ему меня всецело поручила, и он делал сомной что хотел. А хотел он мне только добра, как выяснилось. Ни в какуюпреступную шайку он меня заманивать не собирался, такой пошлости дажепредполагать не стоит. Гнатюк забрал меня из школы, перевел в другую, самуюлучшую в городе, а чтобы я в классе не отставал (это ведь уже былидесятый-одиннадцатый классы, выпускные), нанял мне репетиторов. Честно скажу: ядаже не предполагал, что могу учиться с таким удовольствием, что это окажетсятак интересно.

Во открытие сделал, да?

Самый лучший репетитор был у меня по биологиии химии, и вскоре я понял, что мне хочется биологом стать. Нет, конечно, не вшколе про пестики-тычинки или, условно говоря, про цепочки ДНК рассказывать.Мне хотелось заниматься этим профессионально. И мои намерения совпали снамерениями Гнатюка, который, оказывается, собирался сделать меня врачом. Когдая закончил школу (не с золотой медалью, конечно, но экзамены почти все сдал напятерки, и такой рывок, который я сделал от троечника к отличнику, для менясамого очень много значил, больше даже, чем медаль, которую, конечно, Гнатюккупил бы мне, если бы только захотел или если бы я его попросил), приемный отецувез меня из Нижнего. Мы уехали на Дальний Восток, в Хабаровск, и там япоступил в медицинский институт.

Конечно, я обалдел, когда узнал, что учитьсямне придется в каком-то захолустье. Я же тогда дураком был и считал центромвселенной одну Москву, думал, что меня Гнатюк готовит для того, чтобы я училсяв МГУ, самое малое! Но он объяснил мне, что, во-первых, центром вселеннойчеловек сам себя должен ощущать, это сугубо от него зависит, никакая Москва в этомпомочь не может, а во-вторых, и это главное, в то время в хабаровском меде быласамая сильная в стране кафедра стоматологии и косметической хирургии, а Гнатюкхотел, чтобы я занимался именно этим.