Истинный дипломат.

Правда, после того как Шершень озвучил сумму, все спокойствие схлынуло с лица Цзияня. Он отозвал Ортанса в сторону и зашептал на ухо:

– У меня нет таких денег, Джон!

– Но он сказал, что может достать материалы. Только он. Больше никто!

– Вы ему верите?

Ортанс задумался.

– До сих пор у меня не было причин сомневаться в его порядочности. Честь контрабандиста – тоже честь. В Улье живут по своим законам, но соблюдают их. Шершню нет причины лгать нам: ни насчет возможности получить товар, ни насчет цены. Он берет столько, сколько надо. По крайней мере, так было раньше.

Цзиянь покачал головой.

– У меня нет таких денег. Нам надо идти.

– И оставить вас донашивать разваливающиеся на глазах протезы, чтобы вы в конце концов остались вообще без руки и головы? – нахмурился Ортанс. – Это совсем не по мне.

– Вы что, не слышали, какую сумму он назвал? – в голосе Цзияня вновь прорезался ханьский акцент.

Ортанс понимал его прекрасно: выходцу из Хань, живущему на грани легальности, и без того непросто сводить концы с концами, и порой он задавался вопросом, на что его друг живет, всякий раз одергивая себя: не его дело.

У него самого дела шли неплохо, спрос, легальный и не очень, на услуги механика только возрастал, но суммы, озвученной Шершнем, он не собрал бы и за год работы.

Им с Цзиянем нужно чудо.

А еще – ему нужен этот товар, понял Ортанс, глядя, как Цзиянь в задумчивости ковыряет винт в запястье, окончательно разбалтывая и без того шаткое крепление.

– Мы согласны, – сказал он, резко разворачиваясь к Шершню. – Но дай нам время.

– Месяц, – отрезал Шершень. – Из моей большой любви к тебе, Джонни. И из интереса – что ты сделаешь потом с ними, как подлатаешь это. Работа непростая, но и постарались, чтобы привести механизмы в негодность, тоже очень хорошо. Твой дружок любит неприятности?

Ортанс промолчал, хмурясь.

– Можешь не отвечать, – продолжил Шершень. – Но пусть держится подальше от таких передряг. А через месяцок подходите сюда же, Дюк расскажет, что сделать с деньгами. Но помни: всю сумму сразу, ни центом меньше. Иначе… Согласен?

Ортанс, конечно, был согласен – условия ставил не он, и ничего иного не добился бы при всем желании.

* * *

Назад возвращались молча.

Темнота, в которой чувствовалось желание напасть и сожрать пришельцев, отступила – не иначе как работа Шершневых приспешников. Кому понравится срывать чужие сделки там, где это каралось законом? Перехвати до, убей, обдери до нитки, но как только ударили по рукам – это становилось табу.

– Джон, не следовало… – начал было Цзиянь, но Ортанс остановил его жестом.

– Этой мой выбор, друг мой. Значит, я деньги и найду. Не думайте об этом, и ради всего, постарайтесь больше ничего с собой не сотворить. Один месяц. Вы справитесь?

Цзиянь тихо улыбнулся.

– Возможно, это будет сложнее, чем я могу предположить.

Из дневника Джеймса Блюбелла

корабль «белая птица», Июль, 18** год

…кому только пришло в голову назвать корабль «Байняо» – «Белая птица», – когда это самый что ни на есть тугой, тупоумный мул!

Каждый мой день здесь сопровождается чудовищными страданиями. Эта наверняка проклятая всеми богами – и бриттскими, и ханьскими – посудина взлетает над бушующими волнами так высоко, словно и вправду намеревается взлететь.

Я все больше времени провожу взаперти в каюте. Порой жалею, что отказался от навязанного Люй Шанем сопровождения, порой – и второе происходит намного чаще – несказанно радуюсь этому.

Люй Шань считает, что я безумец. Что мой план, мои идеи и мечты годятся лишь для неоперившихся юнцов. Так и сказал! Неоперившихся. Ха. Я давно не юнец. Я не был им тогда, когда бандиты, называющие себя революционерами, вторглись в мой дом. Не был им, когда бриттские корабли расстреливали порт. Но вот стоило мне решить наконец взять дело в свои руки, и Люй Шань забегал, как наседка.

Мне лестно, что моя кровь столько значит для Хань – больше, чем для любого бритта в эти хмурые дни.

Но я не могу отсиживаться в безопасности, зная, что мой народ живет под правлением угнетателей. Они утопили в крови моей семьи свою доблесть и честь, но я – сохранил. С тем и вернусь к ним, взывая к справедливости.

На корабле больше ханьцев, чем бриттов. А бритты не обращают на меня внимания – наверняка их сбивает с толку мой наряд и прическа. Как легко стать невидимкой. Как быстро забывают портреты правителей. Что ж, мне это на руку.

Люй Шань не отпустил меня без денег, документов и почти отеческих наставлений – и последнее мне дороже всего. Их с моим отцом связывала дружба столь крепкая, что впору было считать их нареченными братьями. И вот теперь, когда я остался совсем один – не считая Андерса, поскольку ни за что на свете не унижусь до того, чтобы просить помощи у предателя! – когда я остался совсем один, приятно сознавать, что для кого-то я член семьи.

Но даже его тепло не способно удержать меня от моей цели. Особенно после того, что они сделали с моим единственными близким другом. Особенно после того, что сотворили с моей семьей.

И даже этот треклятый шторм не заставит меня передумать…

Глава 6

Голубые колокольчики

Он был образцом джентльмена: сшитый по фигуре сюртук светло-песочного цвета сидел идеально, ботинки начищены до блеска, длинные черные волосы аккуратно собраны на затылке, шею украшает шелковый платок с булавкой. Цилиндр из темно-коричневого фетра и трость с набалдашником в виде головы дракона дополняли картину. Он словно сошел со страниц модных журналов. Несомненно – принадлежал к высшему обществу. Восхищал прохожих, приковывая взгляды. Словом, достойно влился в лунденбурхское общество, ценящее внешнее сильнее нутра.

Трость мистер Сентер увидел случайно – в витрине антикварной лавки – и немедленно предложил за нее старику-владельцу втрое больше названной им цены. Трость минской династии – сокровище, которым на памяти Адама Сентера никому не удавалось еще завладеть. Работа мастера Цю Шайтао. Редчайшая, одна из предсмертных его тростей, всего их было четыре: с головами тигра, феникса, черепахи и дракона. И вот одна из них по совершенной случайности попала к нему в руки. Мистер Сентер, хоть и не склонен был ждать подарков судьбы, предпочел счесть приобретение добрым знаком.