Её последние слова повисают в воздухе. Кажется, она боится, что я не соглашусь. Неужели её волнует, что я о ней думаю? Нет, я отказыаюсь в это верить.

– Да, – отвечаю я. – Можем.

– Вот и хорошо, мы же должны заниматься и чем-то приятным. Пока, Хенрик.

Я смотрю на телефон. Чёрт, что это? Она просто нажала отбой. В эту секунду телефон пищит. Она написала мне в Инсте.

«Спокойной ночи, Хенрик».

«Споки», – пишу я и прикрепляю широко улыбающийся смайлик. Она присылает такой же обратно, и я, довольный, откладываю телефон в сторону.

Иде нравится проводить со мной время, разве не так?

Я встаю, подхожу к двери, открываю её и осторожно выглядываю в коридор. Несколько дверей открыто. От папиного храпа содрогаются стены. Я быстрыми шагами пробираюсь в ванную и запираю за собой дверь. Я подхожу к зеркалу и разглядываю царапины на лице и шее. Одна фраза из разговора с Идой не выходит у меня из головы.

Что по коридору второго этажа ходит зло.

Позади я слышу хлопок. Я мгновенно поворачиваюсь и скольжу глазами по полкам. На меня светит маленький зелёный огонёк. Радионяня. Мама забыла её в ванной, а ведь она всегда таскает трубку с собой. Ещё один хлопок. На другом конце кто-то поёт. Я хватаю радионяню и прикладываю её к уху. Это мама. Гард проснулся из-за своих кошмаров, и мама пришла к нему и поёт. Наверняка так.

Я прислушиваюсь к слабому маминому голосу. Песня похожа на колыбельную, но я её не узнаю.

Я иду по длинному пустому коридору в приглушённом свете потолочных ламп. Отдам маме радионяню и лягу спать. Что происходит с этим домом? Кажется, что он живой и у него бьётся сердце. Если бы я остановился, я бы наверняка их услышал, эти удары, эту тихую глухую пульсацию стен.

Радионяня трещит, и мамины песни Гарду отрывают меня от разных мыслей. Я прохожу мимо открытой двери в мастерскую, но резко останавливаюсь и пячусь назад. Сердце у меня бьётся через раз. В комнате спиной ко мне молча стоит мама. Она мягко касается кистью холста, а на меня светит зелёный огонёк радионяни. Мягкий женский голос до сих пор доносится из неё, но он не принадлежит маме. Несколько долгих секунд я стою и прислушиваюсь к треску рации. Кто поёт Гарду, думаю я – и чувствую, как начинает дрожать рука. Кто сейчас в комнате Гарда?!

Мама поворачивается.

– О, мой бог, – шепчет она. – Она уже здесь?

– К-кто? – запинаясь спрашиваю я.

Мама широкими шагами идёт ко мне и берёт радионяню. Голос на другом конце становится громче. Он больше не слабый – он звонкий и мрачный. Женщина перестаёт петь, теперь она злобно бормочет непонятные слова.

Я не успеваю обдумать происходящее, а мама уже несётся по коридору. Я бросаюсь за ней, вижу, как она входит в комнату Гарда и захлопывает за собой дверь. Я всё ближе и ближе. Что я увижу там, внутри?

Может, кто-то вломился в дом? Неужели кто-то пробрался сюда, чтобы спеть моему брату песенку? Затаив дыхание, я останавливаюсь перед дверью Гарда и открываю её. Мама стоит над кроватью. Гард спит. Окно открыто. В комнате больше никого нет.

Глава 19

Папа сидит в гостиной перед ноутбуком и листает страницы на экране. Гард и я едим обед.

– Какова дальность действия такой штуковины? – спрашивает мама. Она без устали бродит туда-сюда.

– Маргарет, – говорит папа. У него образовались мешки под глазами, и выглядит он совершенно измотанным. На нём до сих пор пижамные штаны, хотя прошёл уже целый день.

– Звуки радионяни… – Он зевает и только потом продолжает: – Наверное, аппарат поймал звуки из какого-нибудь соседского дома.

– Соседского? – фыркает мама. – Да чёрт возьми, у нас нет соседей с такими маленькими детьми.

– Звуки шли не из соседского дома, – уверенно заявляю я, – они шли из комнаты Гарда.

Папа внимательно смотрит на меня:

– В доме, кроме нас, никого не было. Я проверил все комнаты.

– В комнате Гарда кто-то был, – говорю я. – Я больше не хочу здесь жить. Ты знаешь, что произошло в этом доме, папа.

– Хенрик, – говорит мама, – к тебе это не имеет никакого отношения.

– Но откуда-то и ты это знаешь, мама? Тебе известно, что здесь произошло? – Я слышу, как дрожит мой полный отчаяния голос.

– Хенрик! – строго обрывает меня мама. Она зажмуривается и поджимает губы. – Прекрати ныть. Ты постоянно ноешь.

– Но…

Она зажимает уши руками, как будто мой голос причиняет ей боль.

– Бла-бла-бла, – говорит она.

Да что же такое происходит с мамой, думаю я, она ведёт себя как ребёнок.

Я трясу головой, выхожу в коридор и обуваюсь. Я слышу, как родители продолжают спорить. На моё исчезновение никто не обращает внимания.

Когда я подхожу к лодочному сараю, Ида уже сидит с наушниками в ушах и телефоном в руках. Она так увлечена своим мобильным, что замечает меня, только когда я оказываюсь в паре метров от неё. Я сажусь рядом. Кажется, у нас уже появились свои места, как в классной комнате. Ида сидит на громадном поросшем мхом камне спиной к городу, а я сижу, прислонившись к стене, и смотрю на горы и центр Ботсвика.

– Люблю здесь сидеть, – говорит она. – Всегда любила. Мне нравится шум моря. Только представь: этот звук люди слышат тысячи лет. Наши предки сидели и о чём-то размышляли под такой же шум. Может, даже на этом самом месте.

Я смотрю на неё. Никто не смог бы так сказать, думаю я, только Ида. Она чудаковатая, и мне это нравится, мне нравится проводить с ней время. Сейчас, когда я нахожусь в её мире, мне кажется, что поведение членов моей семьи не имеет никакого значения.

– Смотри, – вдруг говорит Ида и показывает на пролетающую мимо чёрную птицу. Она приземляется на камень неподалёку от нас и машет крыльями. – Это баклан. Видишь, он похож на чёрный крест, когда сидит вот так, раскинув крылья. Я слышала, это дурной знак. – Потом она мотает головой: – Господи, скоро ты станешь таким же ботсвикцем, как и я, и тогда поймёшь, насколько мертво это чёртово место. Единственное, чем я занимаюсь, – сижу и смотрю на фьорд.

– Мы переедем, – говорю я и отдаюсь на волю одной из своих фантазий: что в этот миг она так же одинока, как и я, и я нужен ей так же, как, судя по всему, она нужна