раньше, – отвечает она. – Потом он упаковал ружьё и спрятал его на чердаке. Он больше не может. Теперь он увлекается другими вещами. – Она засовывает руку в карман, копается в нём и достаёт белую пачку сигарет с надписью «Лаки Страйк». Вытащив сигарету, вставляет её в рот и прикуривает.

– На, – говорит она и протягивает сигарету мне.

И опять этот взгляд, эти полные смеха глаза. Рядом с маленькой сигаретой мои пальцы кажутся огромными и неловкими. Никогда ещё не держал в руках сигарету.

– Я не знаю, как это делается.

Она вынимает из пачки ещё одну сигарету.

– Вот так, – говорит она и показывает, как держать сигарету большим и указательным пальцами. – Или вот так, – она перехватывает её средним и указательным пальцами. – Сам решай.

– Где ты их берёшь?

– У папы, – отвечает она с сигаретой во рту и, прикурив, убирает зажигалку в карман. – Он этого даже не замечает. Он всё время ездит за границу, у нас дома полно сигарет. – Она затягивается и тут же выпускает изо рта облака дыма. – Попробуй, – предлагает она.

Я зажимаю сигарету губами и ощущаю, как в нос ударяет резкий запах. Потом я затягиваюсь – и кашляю и харкаю так сильно, что даже сгибаюсь пополам. В глазах резь, у меня текут слёзы, и кажется, что всё моё тело восстало.

– Ты выглядишь как идиот, – говорит она.

Наверное, я выгляжу таким же смущённым, каким себя ощущаю, потому что Ида начинает смеяться.

И я тоже начинаю смеяться. Мы хохочем до колик, а я всхлипываю и утираю слёзы со щёк. Но это бесполезно. Мы снова хохочем до слёз, и я совершенно уверен, что смеюсь так громко, что скоро сорву голос.

– Слушай, – внезапно говорит она.

– Да?

– Тебе кажется, что здесь скучно жить. Давай сделаем кое-что весёлое? – Она хитро улыбается.

– Что?

– Искупаемся!

– Ты чего?! – Я украдкой смотрю на море и набегающие на берег волны. – Да вода же х-холоднющая, где-то минус десять.

– Вода замерзает при нуле градусов.

– Ты же не предлагаешь…

Но она уже встала и, отбросив окурок, снимает кожаную куртку. Без предупреждения она стягивает с себя свитер, а потом и футболку, оставшись в одном лифчике. Мне становится холодно от одного взгляда на неё.

– Ты спятила, – говорю я.

Ида смеётся и стягивает брюки.

Я отворачиваюсь и смотрю на дорогу. Оттуда нас никто не видит. А когда я поворачиваю голову обратно, то вижу её белоснежное тело в чёрном белье уже по колено в воде.

– Давай, малыш Хенрик! – кричит она. – Размазня из единственного города в Норвегии!

И вот она уже бежит, подпрыгивает – и падает вниз.

Глава 16

Я поглядываю на Иду, на её белые кроссовки, шагающие по коричневому гравию, на рыжие волосы, завязанные в тугой хвост, на белоснежную кожу. Она обхватила себя руками, чтобы согреться. У меня волосы всё ещё мокрые, зубы стучат. Не могу поверить, что она уговорила меня искупаться.

Мы идём по старому тракторному следу, петляющему по лесу. Я и Ида. Ида и я.

Эльфрида. Эльфрида. Эльфрида. Боже милостивый, думаю я и отвожу от неё глаза.

– А ты знал, что елям здесь вообще-то не место? – Она держит перед собой ветку и внимательно разглядывает её. – Это не натуральный лес. Его вырастили.

– Не з-з-знал.

– Чужеродный вид для природы Северной Норвегии. – Она смотрит на меня и подмигивает: – Почти как ты.

Я краснею и стараюсь смотреть в сторону, чтобы она не заметила.

– И вот ещё что, – говорит она. – То, что ты краснеешь, означает, что твой организм работает в режиме бей-или-беги.

Я так сильно смущаюсь, что жар разливается по всему телу, но, когда я смотрю на неё, я понимаю, что она не пытается высмеять меня. Она даже не глядит в мою сторону.

– Наши прапрапрапрапрадедушки реагировали так, когда оказывались перед медведем, – объясняет она. – Бороться с ним или бежать? Тело отзывалось напряжением. А ты реагируешь точно так же, когда разговариваешь со мной. Ты хочешь сбежать, и это на самом деле довольно мило. – Она хохочет и размахивает еловой веткой перед моим лицом. Посмеиваясь, я хватаю ветку и забрасываю её в лес.

Мы идём дальше по гравийной дороге, только мы вдвоём посреди этой огромной тишины, и я знаю, что буду шагать так до тех пор, пока она не скажет, что нам пора заняться чем-нибудь другим. Пусть у моих действий нет ни цели, ни смысла – только бы идти рядом с ней. Я улыбаюсь и смотрю за деревья. По моему телу прокатывается дрожь.

– Ида, – говорю я и останавливаюсь.

– Мм? – на меня смотрят любопытные зелёные глаза.

– Почему ты стала такой странной, когда увидела, г-г-где я живу?

Она замирает:

– Ты не знаешь?

– Не знаю чего? – спрашиваю я.

– Что случилось в этом доме.

– Нет, не знаю.

– Чёрт, – она смотрит на меня долгим взглядом, внимательно обдумывая свои следующие слова, и наконец кивает: – Пошли.

Я иду за ней. Мы садимся на каменную стену, выстроенную по краю дороги. Ида делает вдох и прокашливается:

– Обещай, что будешь держать себя в руках.

– Обещаю.

– Больше двадцати лет назад, – говорит она, – на Лодочной улице, тридцать семь, в том самом доме, куда вы въехали, мужчина убил всю свою семью.

– Что?! Т-т-ты уверена?!

Она медленно кивает:

– Да, я уверена, Хенрик.

Она вынимает мобильный и что-то набирает. На экране появляется статья из газеты «Дагбладет»: «Убийства в Ботсвике». На фотографии изображён мужчина со сложенными на груди руками на фоне «Лавки Леннарта».

– Йон Лейкванг, – говорит она. – Ленсман[1] Ботсвика.

Я пролистываю статью, мне плевать, что там написано, и наконец нахожу то, что ищу. Горло перехватывает. Фотография нашего дома. Ида сказала правду.

– Разве это так важно? – притворно беспечно спрашивает она. – Мы тогда даже не родились. Что случилось, то случилось, чего уж там.

– Но папа… – говорю я, едва ко мне возвращается дар речи. – Он же отсюда. Он должен был з-з-знать.

– Все жители Ботсвика это знают.

Я смотрю на деревья – и отказываюсь поверить. Ида вставляет в рот сигарету и поджигает её дрожащими пальцами. Пока она курит, мы молчим.

– Расскажи поподробнее, – слышу я собственный голос.

– Разве так важно, что случилось?

– Да, это важно.

– Я знаю только то, что говорят люди, и то, что рассказывал папа. То же самое я читала в интернете.

– Как его звали?

– Ммм?

– Убийцу. Как его звали?

– Герхард, – шепчет она, а потом сразу начинает смеяться и повторяет громче: – Герхард Торкильдсен. Мы не произносим его имя вслух. Он вроде Волан-де-Морта, понимаешь?