– Эта маленькая лавка была его страстью, – говорит Улаф, – он относился к ней с большой любовью. – Он отхлёбывает пива и продолжает: – Но вернёмся к вам. Должен сказать, я рад, что вы переехали сюда, потому что вы даёте Ботсвику шанс. Такие, как вы, молодые люди, важны для этого города. – Он указывает на нас и смеётся, а я думаю, что в нём что-то есть. Глубокий голос, добродушная улыбка. То, как он слушает меня, когда я говорю. Он мне нравится.

– Не думаю, что меня можно отнести к молодым людям, – отвечает папа.

– Нет, но твоих детей можно, – говорит Улаф. – И твою жену. – Он подмигивает и легонько хлопает папу по плечу. – Слушай, а сколько вы отдали за дом?

– Сущие гроши, – отвечает папа.

– Хорошо, хорошо, – кивает Улаф. – Дом уже давно выставлен на продажу, пора уж было кому-нибудь его купить.

– А когда его выставили на продажу? – спрашивает мама.

– Сейчас скажу. – Улаф задумался. – Лет десять назад, может, одиннадцать – как-то так. Дом пустовал. Но с ним происходили кое-какие перипетии.

– Перипетии? – повторяю я слово, которого раньше не слышал.

– Да. Несколько взломов, ничего серьёзного.

– Что за вз-зломы?

– Я знаю не больше того, что болтают покупатели в лавке, – отвечает Улаф. – Горел свет, когда хозяев не было в доме. Кто-то видел движение за занавесками на втором этаже. Кто-то утверждает, что слышал крики.

Я вспоминаю крики Гарда сегодня ночью и снова думаю, что голос не был похож на голос моего брата. Может быть, мама думает о том же, потому что она сидит, глубоко погрузившись в размышления, и пустым взглядом смотрит на свою руку, держащую бокал с вином. Улаф, наверное, тоже это замечает и спешно добавляет:

– Это давно было. Такое часто происходит со старыми пустующими домами. Ты же знаешь молодёжь. Чего только не творят. Ну а чем им заниматься в местечке вроде Ботсвика? Только забираться в старые дома и смотреть, что там и как. Нет, если честно, с этим домом уже давно не было никаких проблем. – Произнеся эту тираду, он замолкает.

И всё-таки что-то в его поведении меня настораживает – движения, которыми он поглаживает себя по лицу, то, что он всё время отводит взгляд. Кажется, что он сам не верит в то, что только что сказал.

– Наверняка кто-то забирался сюда, чтобы пропустить рюмочку-другую, – ухмыляется папа. – Помню свои молодые годы в Ботсвике.

– Вот-вот! – оживляется Улаф. – А теперь, я думаю, все уже знают, что здесь живут люди. Ботсвик – маленький город, и местные обожают пересуды. Такие новости разлетаются по этому городу как огонь по сухой траве.

В тот момент, когда он поднимает банку пива, чтобы сделать глоток, в доме хлопает дверь. Улаф вздрагивает от внезапного звука и роняет банку себе на колени.

– Это просто Г-Гард, – говорю я.

Папа поднимается:

– Пойду принесу тебе что-нибудь вытереться, Улаф.

Он скрывается в доме, мама идёт за ним, наверное, чтобы проверить, как там Гард.

Улаф вытирает рубашку.

– Да-да, Хенрик, – говорит он. – Мир и вправду изменился. Я помню, как здесь всё было во время сенокоса – женщины с граблями, мужчины с косами. Повсюду стояли стога сена. Такого теперь не увидишь. – Он поворачивается ко мне: – Моя мама, твоя прабабушка, в молодости работала в этом доме.

– В этом д-доме?

– Ну да, – кивает старик. – Она служила посудомойкой у семьи владельцев фабрики. Работала на износ.

– Ничего себе!

– Да, – подтверждает Улаф. – Она проводила здесь много времени. В тех же стенах, что и ты. Rette mich!

– Что?

Улаф качает головой:

– Мама рассказывала, что во время войны в этом доме жил немецкий генерал. Однажды он подошёл к ней и произнёс это. Rette mich. «Спаси меня!» Он сошёл с ума, пока жил в Ботсвике, а мама никогда не оставалась в этом доме на ночь. Она здесь кое-что видела.

– Что именно?

– Она говорила, что в этом месте земная кора очень хрупкая, сама почва под этим домом тонкая, и поэтому разные сущности запросто бродят из мира мёртвых в наш мир и обратно, и что они желают нам зла. – Он хохочет, увидев выражение моего лица, а я не совсем его понимаю. Он что, смеётся надо мной? Или хочет напугать? – Успокойся, Хенрик. – Улаф смотрит на появившегося в дверях папу. – Твоя прабабушка утверждала, что видела водяного, а прадедушка Леннарт встречал дракона на Лофотенских островах. Всё это просто старинные суеверия.

Глава 11

Этим вечером я чувствую себя таким уставшим, что засыпаю ещё до того, как голова касается подушки.

Посреди ночи я просыпаюсь в судорогах и смотрю на стену. Моё тело выгнулось дугой, и я знаю, что мне приснился кошмар, но не помню какой. Я поворачиваюсь и даю глазам привыкнуть к темноте. Все вещи в комнате кажутся не тем, что они есть на самом деле. Батарея под окном похожа на оскалившегося пса. Парка с капюшоном, которая висит на дверце шкафа, похожа на болтающуюся на верёвке женщину.

Но я всё знаю. Темнота пытается играть со мной, но я помню слова Улафа о суевериях. Соберись, Хенрик, говорю я себе. Это просто суеверия. Я закрываю глаза. Сердце стучит всё медленнее, и я погружаюсь в дрёму. Я не сплю и не бодрствую, в голове носятся разные мысли. Сначала я думаю о Гарде и о том, как он кричал ночью. «В этом доме нас не хотят». Вроде бы так он сказал маме? Потом я думаю о девчонке с фиолетовой зажигалкой, а потом о том, что рассказал Улаф. Почему старик не зашёл в дом? В конце я думаю о тени в окне, о человеке, который следил за мной.

Скрип пола отрывает меня от размышлений.

Кто-то хрипло дышит в моей комнате. Я зажимаю рот рукой и прислушиваюсь. Я слышу чужое дыхание, затылок начинает покалывать, как будто под кожей ползает муравей. Мне кажется, что на меня смотрят немигающие глаза. Неужели кто-то стоял над моей кроватью, пока я спал?!

В комнате находишься только ты.

Но я по-прежнему слышу хриплое дыхание. Я быстро вытягиваю руку, чтобы сорвать плед, висящий поверх занавесок. Мне нужен свет, но я не дотягиваюсь. И тут я вижу чьи-то очертания. Прямо у края моей кровати стоит маленький мальчик.

– Г-Г-Гард?!

Его волосы взъерошены, руки безвольно висят вдоль туловища.

– Гард, – строго говорю я, – сколько времени ты здесь стоишь, Г-Г-Гард?

Даже в темноте я различаю его улыбку.

– Я хочу содрать кожу с твоего лица, –