Артур Николаевич Малышев оказался молодящимсяпятидесятилетним красавцем с неожиданно тихим голосом.

– Берегу горло, – пояснил он, заметив, что Настя снапряжением вслушивается в его речь. – По шесть часов в аудитории каждыйдень – это вам не кот начхал. А по вечерам еще курсы, подрабатываю на хлебнасущный. Так что между занятиями стараюсь говорить почти шепотом.

О Соловьеве он знал не так уж много, они никогда не былиособенно дружны и к одной компании не принадлежали. Просто в аспирантуреучились в одно и то же время, хотя и на разных кафедрах. О том, что сВладимиром Александровичем случилось несчастье, Малышев узнал от жены, а та, всвою очередь, от какой-то знакомой, работавшей в «Скорой помощи». Приятельницаоказалась поклонницей «Восточного бестселлера», потому и выделила Соловьева извеликой массы людей, которых доставляли в больницы на машинах «Скорой».

– Вы не могли бы припомнить точно, что именно сказалаваша жена, ссылаясь на приятельницу? – спросила Настя.

– Что, мол, известного переводчика Соловьева кто-тоизбил и его «Скорая» забрала прямо с улицы. Вот и все, больше никакихподробностей.

– А приятельница? Вы ее знаете?

– Нет, к сожалению. Даже не знаю, как ее зовут.

– Как же это может быть? – удивилась Настя. –Вы не знаете подруг своей жены?

– Она не подруга, просто знакомая. Жена познакомилась сней в больнице. По-моему, они пару раз перезванивались после этого, но у нас вгостях эта женщина ни разу не была.

– В какой больнице они познакомились?

Малышев явно растерялся.

– Я… не знаю.

– Артур Николаевич, так не бывает. Вы чего-тонедоговариваете?

Он покраснел и принялся сосредоточенно искать зажигалку,которая лежала прямо у него перед глазами.

– Видите ли… В общем, жена делала аборт. Я в это времябыл в отъезде. Она не хотела, чтобы я знал об этом. Поэтому совершенноестественно, что я не знаю, в какой больнице она была.

– Но вы же все равно узнали о том, что она делалааборт, – заметила Настя.

– Да.

Малышев поднял голову и посмотрел ей в глаза.

– Нет смысла скрывать от вас. Раз вы работаете вмилиции, то все равно не успокоитесь, пока не выясните, верно?

– В общем, верно, – согласилась она.

– Тем более что об этом знает весь институт. Мы с женойрасстались. У нее появился другой мужчина. От него она и была беременна, когдаделала аборт. Поэтому и от меня хотела скрыть. Какое-то время ей это удавалось.Потом этот мужчина предложил ей вступить в брак и уехать с ним за границу. Унего какая-то крупная фирма в Кот-д’Ивуаре. Вот, собственно, и все.

– Простите, – виновато сказала Настя. – Я нехотела вынуждать вас говорить о том, что вам неприятно. Но мне очень нужноразыскать эту приятельницу из «Скорой помощи». Вы ничего мне не подскажете?

– Нет. – Малышев развел руками.

– И с вашей женой никак связаться нельзя?

– У меня нет ее телефона. Она же там, в Гвинее. То естьв Кот-д’Ивуаре.

– Понятно, – вздохнула она. – Может быть, увашей бывшей жены есть подруги, которые могли бы знать, в какой больнице оналежала?

Малышев назвал несколько имен, которые Настя старательнозаписала в блокнот.

– Но я не уверен, что вам это поможет, –предупредил он. – Моя жена была очень скрытной и осторожной, никому недоверяла, особенно женщинам. Все-таки она старалась сохранить в тайне своюсвязь с этим миллионером, и ей это удавалось довольно долго. Если бы онаделилась с подругами, все выплыло бы наружу гораздо раньше.

– Артур Николаевич, – улыбнулась Настя, – нехочу вас разочаровывать, но мужья всегда узнают последними, это же стараяистина. Возможно, все ваше окружение давно знало о ее романе.

– Нет, – покачал он головой. – Я уверен, чтоэто не так.

Настя не понимала, на чем основана его непоколебимаяуверенность, но углубляться не стала. Зачем лишний раз травмировать человека?

Однако ее надежды на подруг бывшей жены доцента Малышева неоправдались. То ли они были не такими уж близкими, эти подруги, то ли дама и всамом деле была весьма скрытной особой, но никто из них не смог точно назватьбольницу, где она делала аборт. Да и немудрено, больниц в Москве великоемножество, а аборт – не тот случай, когда подруги бегают навещать. Всего-то тридня, а бывает, что и один. Утром пришла – вечером ушла. Путь был один:проверять подряд все больницы и искать ту, в которой два года назад лежала АннаСергеевна Малышева. Потом брать список всех женщин, которые находились в этойбольнице одновременно с ней, и искать среди них работника «Скорой помощи».Работа огромная, трудоемкая, а ради чего? Ведь не преступника ищем, а всеголишь женщину, которая почему-то утверждает, что Соловьева избили. Причемсовершенно непонятно, то ли она сама была в составе бригады, увозившей его вбольницу, то ли услышала об этом от кого-то из коллег. Ну, допустим, найдетНастя эту женщину, установит точно, что Владимира Александровича действительноизбили. И дальше что? Какое это имеет отношение к пропадающим мальчикам? Какаясвязь с сумасшедшим, укравшим из палатки кассеты? Никакой. И никто никогда непозволит ей тратить драгоценное рабочее время на то, чтобы выяснить правду обывшем любовнике, который ни в чем криминальном не замешан и даже неподозревается.

А действительно ли не замешан и не подозревается?

Настя Каменская была не из тех людей, которые боятсяговорить правду самим себе.

* * *

– Не лезь к ним, – сердито сказал ВикторАлексеевич Гордеев. – Не светись со своими соображениями.

Он был зол с самого утра, к вечеру немножко поутих, но всеравно в голосе явственно слышалось усталое раздражение. Настя еще утромподготовила записку с перечнем первоочередных мероприятий по поиску вора,укравшего кассеты из палатки, и сейчас пришла к начальнику поинтересоваться,сделано ли по этой записке хоть что-нибудь. Оказалось, что не сделанопрактически ничего. Опять в дело вмешалась межведомственная политика. Кража изпалатки была мелочью, которой занимался округ и которая ни при каких условияхне могла попасть на Петровку, если не появятся какие-то особо вескиесоображения. Соображения эти были и у Гордеева, и у Насти Каменской, но бедався в том, что лично им окружное управление не подчинялось. А оглашать этисоображения, доводить их до сведения руководства городского управления итребовать объединения дел полковник Гордеев не хотел категорически.

– Ты пойми, – объяснял он Насте, – о том, чтоисчезновение девяти мальчиков – дело одних и тех же рук, знаем только мы. И тоне знаем наверняка, а только подозреваем. Нас четверо. Коротков, Селуянов да мыс тобой. И все. Ты понимаешь, что может произойти, если мы обнародуем своисомнительные подозрения? Да если мы сегодня только заикнемся о том, что средимассы пропадающих юношей выделяется группа с семитским типом лица, то завтравсе скандальные газеты на первых полосах поместят заметки о том, что в Москведействует подпольная антисемитская организация. Этим газеткам ведь что важно?Чтобы их раскупали. А для этого все средства хороши – и непроверенные данные, ислухи, и откровенное вранье. Лишь бы привлечь внимание людей, охочих дожареного с клюквенным соусом. Что будет дальше, догадываешься? Московские евреивпадут в панику. Начнут требовать принятия срочных мер и утверждать, что властиих не защищают, потому что они – евреи. Нельзя, деточка, рубить сплеча в такомделикатном вопросе. Я не уверен, что среди городского руководства имеетсядостаточное количество умных и тонких политиков, которые сумеют погаситьскандал, никого при этом не обидев. Национальный вопрос – самый больной во всевремена. И самый трудный. Он требует душевной чуткости, терпения идальновидности. И все наши слова о том, что это дело рук маньяка, которомупросто нравятся юноши с такой внешностью независимо от их национальности,окажутся гласом вопиющего в пустыне. Этого никто не услышит, потому чтонайдется масса людей, которым выгодно будет свести проблему к национальномувопросу и раздуть из этого громкий скандал. Выборы же на носу, не забывай.