Седьмого июня 1692 года две трети города были разрушены сильнейшим землетрясением, унесшим пять тысяч жизней. Однако европейские правительства, все активнее пользовавшиеся плодами законной торговли, при поддержке растущего класса карибских плантаторов начали бороться с пиратством задолго до гибели Порт-Ройала. Мадридский договор 1670 года между Англией и Испанией объявил каперство вне закона: «Нельзя, чтобы самовольные нападения разрушали эту дружбу и союз, сеяли раздор и неприязнь… возбраняется также чинить над обидчиком самосуд или прибегать к иным противозаконным ответным мерам. Оправданием может служить лишь отказ в правосудии или безосновательная его задержка».[1367] По английскому закону 1677 года плавание под чужим флагом признавалось преступлением, а в 1683 году парламент издал Закон о мерах пресечения и наказания каперов и пиратов. Вне закона оказывались каперы и по Уайтхоллскому договору 1686 года между Англией и Францией,[1368] а Рисвикский мирный договор 1697 года объявлял недействительными все патенты на каперство и репрессалии. Как раз на фоне этих жестких мер более предприимчивые пираты вроде Генри Эвери обратили взоры к легкодоступным сокровищам Индийского океана и тихоокеанского побережья испанской Америки. Северная Америка, несмотря на территориальную близость, для большинства уважающих себя разбойников интереса не представляла.

В XVI веке и англичане, и французы время от времени испытывали на прочность испанское владычество в Северной Америке, однако интересы правительства и частных лиц не простирались дальше спорадических исследовательских экспедиций. Подлинными первооткрывателями и первопроходцами Северной Америки были рыболовы — по той простой причине, что других богатств, кроме рыбы, у этих берегов никто не искал. Первым после скандинавских викингов Северную Атлантику пересек Джон Кабот в 1497 году. Венецианский ветеран средиземноморской торговли пряностями, Кабот начал искать финансирование для своего замысла за несколько лет до первой экспедиции Колумба. Получив отказ в Испании и Португалии, он обратился к английскому королю Генриху VII, который даровал ему патентное разрешение «искать, открывать и находить любые острова, земли, страны и края язычников и неверных, кем бы они ни были, в какой бы то ни было части света, которая доселе была неизвестна христианам».[1369] Кабот отправился в плавание из Бристоля, одного из главных английских портов того времени. Маршрут его неизвестен, но, по одной из теорий, его «навикула» (кораблик) «Мэтью» шла от Ирландии строго на запад, пока на горизонте не показалась земля — северная часть Ньюфаундленда. Вдоль его берега он следовал на юг, судя по всему, до бухты Плезанс. Тем же летом Кабот вернулся в Бристоль с пустыми руками, но Генрих VII подписал ему дополнительные патенты, и на следующий год он отправился уже с пятью судами. Один повернул обратно в Бристоль, остальные пропали бесследно.

Хотя ощутимого улова экспедиции Кабота не принесли, слухи о богатых рыбой водах быстро распространились среди бристольских рыболовов, которые к тому времени уже ходили до самой Исландии и которым предстояло по крайней мере в течение века играть ведущую роль в развитии европейских колоний в Северной Америке. Согласно депеше, отправленной миланским послом в Англию вскоре после возвращения Кабота в 1497 году, его команда утверждала, что «море кишит рыбой, которую ловят не то что сетями, а просто корзиной, привязав к ней камень в качестве грузила, и это я слышал от самого мастера [Кабота]. Означенные же англичане, его спутники, обещают наловить столько рыбы, что отпадет всякая нужда в Исландии, откуда поступает сюда рыба в несметных количествах».[1370]

Такая готовность отправляться на промысел к дальним берегам объяснялась исключительной важностью рыбы в европейском рационе. Сушеная, соленая и маринованная рыба была более дешевым источником белка, чем мясо, а церковные запреты на употребление мяса в постные дни — в том числе по пятницам и во время Великого поста — повышали спрос на рыбу в христианской Европе.[1371] Важнейшим для Северной Европы видом рыбы была сельдь (она же сардина), которую к XI веку вылавливали в огромных количествах в Балтийском и Северном морях. Из-за высокой жирности сельдь, если ее не мариновать или не засаливать, быстро портится. При оптимальных условиях сельдь хранится в бочках с рассолом до десяти месяцев. Монополия Ганзы и частичное истощение сельдяных промыслов в начале XIV века вынудило английских рыбаков отправляться в Исландию за треской. Эту крупную холодноводную донную рыбу традиционно добывали крючковым ловом — и хотя трудозатраты на одну рыбину в таком случае получаются больше, крупная треска весит около тридцати килограммов, попадаются экземпляры и в три раза тяжелее. В отличие от сельди, треска почти совсем не имеет жира и в сухом холодном климате может вялиться без соли — идеальный продукт для северных широт, где наличествуют подходящие погодные условия, но бывает туго с солью.

Разработкой североамериканских рыбных промыслов с XVI века занимались не только англичане. В 1500-е годы братья Гашпар и Мигель Корте-Реалы прошли от Лиссабона до Гренландии, Лабрадора и Ньюфаундленда, а во втором плавании достигли Новой Шотландии. Безымянные рыбаки из Португалии, Франции и Англии тоже торили путь за запад — в хронике 1527 года говорится о четырнадцати рыболовных судах у Сент-Джонса на Ньюфаундленде из Бретани, Нормандии и Португалии,[1372] и как раз на этом фоне Франциск I финансирует экспедиции Картье в 1530-х и 1540-х годах. Такое столпотворение вело к конфликтам и постоянному поиску новых рыбных мест, увлекавшему европейцев на запад от Большой Ньюфаундлендской банки к Новой Шотландии и заливу Мэн. К началу XVII века у северного побережья Новой Англии насчитывалось уже около четырехсот рыболовных судов из разных стран.

В 1605 году Самюэль де Шамплен основал от имени французской королевской монополии колонию в Порт-Ройале (теперь Аннаполис-Ройал, Новая Шотландия) и, обосновавшись там, возглавил освоение долины реки Святого Лаврентия, где имелись плодородные почвы, доступ к рыболовным промыслам в заливе Святого Лаврентия и почти безграничные перспективы для торговли мехами.[1373] Тем не менее Новой Франции хронически не хватало переселенцев, отчасти из-за суровых климатических условий и недостатка благоприятных возможностей, отчасти из-за прописанного в уставе Компании Новой Франции[1374] (1627) запрета гугенотам искать в Канаде спасения от гонений на родине. В результате понадобилось почти полвека, чтобы население доросло хотя бы до десяти тысяч. Кроме того, Новая Франция упустила монополию на торговлю мехом в Гудзонском заливе, который первыми из европейцев начали осваивать Пьер-Эспри Радиссон и муж его сестры Медар де Грозелье. Не получив отклика от собственного правительства, Радиссон и де Грозелье обратились к английскому королю Карлу II, который отдал Компании Гудзонского залива права на весь соответствующий бассейн — территорию почти в четыре миллиона квадратных километров, включающую в себя части Квебека, Онтарио, Нунавута и Альберты и всю Манитобу.