В его письмах было полно угроз, иногда косвенных, но в другой раз откровенных и тревожных. В неотправленном июльском письме за 1949 год Эрнест писал кардиналу Спеллмэну, что тому не стать папой римским, пока он, Эрнест, жив. Он призвал сенатора Джо Маккарти приехать на Кубу и драться с ним «бесплатно и без лишней шумихи… и готов дать вам пинка под зад в самый лучший день в вашей жизни». В письме к Ингрид Бергман, одной из красавиц своего платонического гарема, он пообещал убить Роберто Росселлини, как мы можем догадываться, за то, что тот сделал Бергман ребенка и не женился на ней. Эрнест поклялся, что расстреляет Росселлини в разные органы и в лицо. В 1949 году Эрнест получил стандартное письмо от комитета, созданного по случаю дня рождения Франклина Рузвельта, за подписью Аверелла Гарримана, с которым он встречался в Сан-Валли, и написал вежливый отказ от приглашения. Но при этом он продиктовал своему новому секретарю, Ните Дженсен, выспренное письмо Гарриману, где заявил о своем нежелании оказывать почести «богатому избалованному паралитику», которого лично он считал «скучным». (Он дал Ните указание сохранить это письмо в подшивке.)

В те дни друзья и близкие Эрнеста обращали внимание и на другие случаи его странного поведения. Он тратил большие деньги. Он занял у Чарли Скрибнера десять тысяч долларов, половина которых пошла на покупку норковой шубы для Мэри. В автобиографии Мэри писала, что в 1949 году они поставили в «Финке» новую электрическую плиту и холодильник. Более неприятным стал тот факт, что Эрнест, по-видимому, узнал о возможности делать покупки по почте – вполне возможно, потому, что в гаванских магазинах трудно было найти многие желанные вещи. Недавно Скрибнер переслал Эрнесту «разговорный аппарат», с помощью которого он мог диктовать письма (и делать заказы) через Ниту. Отдавая, возможно, дань мексиканскому происхождению своей новой секретарши, Эрнест заказывал коробки с энчиладой, фасоль пинта с красным соусом и мексиканские тортильи. По мере приближения пятидесятого дня рождения Эрнеста были закуплены подарки в «Финку» и на «Пилар»: он потратил 15,95 доллара на морские сигнальные флажки канзасской компании, купил недорогой секстант и книги по астронавигации, две кварты средства против плесени, часы с корабля ВМС и водонепроницаемый плавучий фонарь за 98 центов. По-видимому, Эрнест не хотел оставлять впечатление, будто он покупает вещи только для себя, и Нита отправила Хаммахеру Шлеммеру заказ на восемь обеденных тарелок «Каррьер & Айвз». В другой раз Мэри показала Эрнесту записи, чтобы предупредить его о чрезмерных тратах: так, он потратил 258,90 доллара на рубашки – немаленькая сумма в 1950 году (около 2500 долларов на сегодняшние деньги). Мэри обратила внимание и еще на одну странную покупку для дома, которую запомнили и другие очевидцы: две миниатюрные железные пушки, стрелявшие отличными муляжами снарядов, которые покрывали механика и зрителей черной сажей и издавали поразительный шум. По словам Мэри, стрельба из пушек превратилась в ритуал при встрече уважаемых гостей.

Очевидцы с тревогой или озабоченностью замечали и другие странности в поведении Эрнеста. Мэри отмечала необычные капризы, в которых, казалось, не было никакого смысла: «Когда мы сидели за столом, энергия Папы била через край, он сказал, что женится на мне, даже если я не лягу с ним в постель». (Они поженились еще в 1946 году.) В дневниковой записи от 5 октября она отмечала, что Эрнест был «на нервах и уставал», когда заканчивал «За рекой»; вскоре после этого она написала: «Усталость размыла его личность». Она наблюдала поведение, на которое Росс обратит внимание в биографии для «Нью-Йоркера»: «Он все время повторял свои крылатые фразы, философствования и шутки, и пропускал привычные мелизмы… Слишком часто он говорил «правда» торжественным голосом и «дочка» голосом благожелательным, и еще «в трудную минуту», и «как вам теперь это нравится, джентльмены?». Еще Эрнест слишком много пил, по словам Мэри, и говорил о своем завещании. Осенью 1950 года Мэри в единственный раз попыталась убедить Эрнеста, который казался «беспокойным и недовольным», поговорить с психиатром, с которым они консультировались по поводу Патрика и которого мальчик любил. Безрезультатно.

К тому времени возникли и другие проблемы со здоровьем: в феврале 1949 года, когда они находились в Венеции, у Эрнеста развилась серьезная кожная инфекция, рожистое воспаление. Лицо распухло и стало уродливо-красным. Рожистое воспаление на лице иногда может распространяться и на глаза, и по-видимому, именно это и случилось с Эрнестом, когда инфекция попала внутрь через повреждение глаза от дорожной пыли или остатков ваты от пыжа. Из глаза инфекция могла перекинуться на мозг; это серьезное заболевание, которое нередко приводило к заражению крови. И в самом деле, Эрнест десять дней пролежал в больнице в Падуе из-за сепсиса и получил очень большую дозу пенициллина. Он не преувеличивал, когда говорил, что его жизнь в опасности. «Нью-Йорк таймс» опубликовала статью, в которой говорилось, что инфекция распространилась «так быстро», что врачи «отчаялись» и сказали, что Хемингуэю «недолго осталось».

Однако эти эпизоды заслоняют собой тот факт, что общее состояние здоровья Эрнеста было неважным. Осенью 1949 года Питер Виртель высказался о состоянии Эрнеста: «Очевидно, что в ухудшении его здоровья виноват алкоголь», хотя Виртель, похоже, не принял во внимание восстановительный период после сепсиса. Он обратил внимание, что Эрнест завел постоянную привычку собирать и хранить образцы мочи, мочась в стакан ранним утром и днем, оберегая мочу от солнечных лучей. Десять или двадцать баночек с мочой он хранил в ванной комнате в «Финке».

В медицинских записях сохранился режим приема лекарств в 1949 году, о котором упоминал доктор Куку Коли. Эрнест принимал маннитол (один из первых препаратов для снижения кровяного давления, который также использовался во взрывчатых веществах), виколь, предотвращающий накопление жира в печени[82], секонал (барбитурат), комбекс (комплекс витамина B) и атаксин, глазные капли с витамином A. В список лекарственных средств не входили препараты для лечения маниакальных состояний.

Странное поведение, завышенные требования и гиперболический язык – все это характеризовало состояние Эрнеста в то время, когда он писал роман. Все, кто видел рукопись хотя бы мельком или даже больше, начинали подозревать, что Эрнесту придется готовиться к большому разочарованию и что его оценка романа как лучшее, что он написал, ошибочна – если это не сознательный самообман. В автобиографии Мэри писала, что ей не нравится любовная история, положенная в основу романа. «Я чувствовала себя предательницей, – писала она, – но разговоры полковника Кантуэлла и его девушки казались мне запредельно банальными, а их одержимость едой и затея с изумрудами – загадочной ошибкой». Однако Мэри хранила молчание, надеясь, что «кто-нибудь у Скрибнера» поможет Эрнесту с рукописью.

Тем временем Чарли Скрибнер и редакторы сами надеялись, что Эрнест как-нибудь проснется и поймет, насколько плох роман. Эд Хотчнер редактировал рукопись, готовя ее к публикации по частям в «Космополитен», где роман стал выходить с февраля 1950 года. В «Скрибнерс» получили вторую, переработанную рукопись от Хотчнера, но и тогда все, что они читали, не внушало надежд. Уоллес Мейер работал в тесном взаимодействии с Эрнестом, потому что завоевал доверие писателя еще тогда, когда занимался рекламой «И восходит солнце» и выполнял техническое редактирование «По ком звонит колокол». Когда последний номер «Космополитен» оказался в его руках, Мейер написал Чарли Скрибнеру, что для него нет хороших новостей: «Основная проблема в том, что в книге нет идеи романа». Это должен был быть короткий рассказ, ключевое слово – «короткий». Уоллес надеялся на то же, что и Чарли: «что Эрнест, остынув к рукописи, а к настоящему времени это уже должно было произойти, обнаружит, что в книге много «воды» и сумеет как-то переработать ее и переписать, чтобы воплотить всю глубину замысла».