В биографической статье Росс на протяжении двух дней следует за Хемингуэем по Нью-Йорку. Она описывает Эрнеста и Мэри в гостиничном номере, в компании Марлен Дитрих («Капусты») и Патрика Хемингуэя, приехавшего из Гарварда. Росс сопровождала Эрнеста в магазин «Эберкромби & Фитч», где у него состоялась радостная встреча с Уинстоном Гестом. Кроме того, она присоединилась к Эрнесту, Патрику и Мэри на экскурсии по музею «Метрополитен», где они смотрели «Вид Толедо» Эль Греко и картины Сезанна и Дега. Росс рассказала и об обеде с Чарли Скрибнером в гостиничном номере Хемингуэя, на котором Эрнест признался Чарли, что «застрял, как гонщик на шестидневной велогонке». Статья Росс зафиксировала маниакальную активность Эрнеста – которая приняла самую примечательную форму в утверждениях о романе. Он вспоминал о «днях подачи», для которых ему нужно было поберечь руку, рассказывал Росс о том, что однажды жил с медведем в Монтане и напился с ним, как-то раз сложил руку помощника продавца в «Эберкромби & Фитч» в кулак и ударил ею в собственный напрягшийся живот, а затем ударил сам себя кулаком, дважды. После того, как они посмотрели картины Сезанна, Эрнест заявил, что писал не только как Сезанн, но и как «мистер Иоганн Себастьян Бах» (новое утверждение). Кроме того, Росс процитировала длинные отрывки из речи Эрнеста и назвала их «шуточным «индейским» разговором, который он изобрел с женой и друзьями» и в котором опускались артикли и местоимения, потому что это была «своего рода стенография» и он разговаривал этим языком потому, что жизнь коротка, философски говоря. И она показала, что он пьет, почти без остановки: два двойных бурбона перед отъездом из аэропорта, шампанское в «Шерри-Низерленд» между едой и розовое тавель во время обеда; что-то неизвестное из фляги в музее.

После того как статья была опубликована, как позднее неискренне признавалась сама Росс, для Хемингуэя, редакторов «Нью-Йоркера» и нее самой оказалось «полной неожиданностью», что статья получилась «весьма двусмысленной». Росс и Эрнест думали, что читатели сочтут ее биографический очерк «симпатизирующим», потому что и сами так считали, но когда некоторые люди стали называть статью «разгромной», Росс ответила, что, видимо, читатели не одобрили приятного времяпрепровождения Эрнеста.

Эрнест и в самом деле, когда отправил гранки, немного беспокоился, что глазами Росс он выглядит «тщеславным», но затем, похоже, решил для себя, что Росс действовала из лучших побуждений и продолжил дружить с ней. Другие, впрочем, были в ужасе – от безжалостной прямоты статьи и от того, с какой стороны она раскрывала объект исследования. Критик Селден Родман, высоко ценивший Хемингуэя, категорически называет статью «смертельным разоблачением позерского тщеславия», хотя и оставляет мотивы Росс, представившей Эрнеста подобным образом, в стороне.

Старая знакомая Эрнеста Элис Б. Токлас написала Фернанде Пивано, переводчику Гертруды Стайн (и Эрнеста) на итальянский язык, что прочитала биографический очерк с тревогой: «Статья полна странных откровений, сделанных как им самим, так и его женой – что частично объяснилось, когда Джанет Флэннер рассказала мне, что он смертельно болен». Новости «как-то странно» воздействовали на нее, сказала она Пивано: «Больно осознавать нынешнюю ситуацию и ужас, который он при этом испытывает». Как человек, знающий его дольше всех, и крестная мать его старшего сына, она не сомневалась, что мрачный портрет Росс оказался точным.

Между тем Хемингуэи стремились покинуть литературный Нью-Йорк. Они пересекли Атлантику вместе с Джиджи Виртель, и в Париже к ним присоединился ее муж. Кроме того, там они встретили Хотча, которого «Космополитен» отправил за рукописью романа, заключительные страницы которого Эрнест написал в Париже. Потом Эрнест вновь продемонстрировал расточительную щедрость, дважды разделив кучку французских франков между своими друзьями: в первый раз какие-то непредвиденные французские гонорары и затем выигрыш на скачках в Отей. Питер и Мэри внезапно обнаружили между своими супругами отношения, уже вышедшие за рамки флирта, но после поездки через Авиньон, Ним, Экс-ан-Прованс, Арль и Ниццу Виртели и Хотч оставили Хемингуэев в одиночестве. Мэри заметила, что, «лишившись своего кортежа», Эрнест стал «несчастным».

Как и прошлой зимой, Мэри и Эрнест проводили время в Венеции и Кортине. Мэри, сломавшая в предыдущем году на лыжных склонах правую лодыжку, в этом сезоне сломала левую. Эрнест все так же непоколебимо был уверен в будущей книге, и уверенность его обрела поддержку, когда итальянский издатель Мондадори сообщил, что он является главным претендентом на Нобелевскую премию. Эрнест вернулся в Италию еще и для того, чтобы провести в компании Адрианы как можно больше времени. Рыцарский дух в нем был жив; он понимал, что читатели могут «по ошибке» принять Ренату, возлюбленную полковника в «За рекой», за его юную подругу, поэтому запретил публиковать роман в Италии в течение двух лет. Но поскольку развития желанного романа не предвиделось, Эрнест решил, что Адриана и ее мать могут посетить «Финку» и посмотреть, как Джанфранко, который жил у Хемингуэев в спальне для гостей, справляется с работой в судоходной компании. Мэри решила, что этикет обязывает ее сделать официальное приглашение; за обедом в баре «У Гарри» она предложила Доре Иванчич приехать к ним в гости с дочерью, и предложение позже было принято.

Когда Эрнест уезжал в марте из Венеции в Париж, он был полон радости оттого, что Адриана приедет на Кубу, но еще больше он обрадовался, когда узнал, что она приедет в Париж, когда они с Мэри тоже там будут, чтобы продолжать занятия искусством. Адриана нарисовала в довольно необычной манере иллюстрацию к обложке романа Эрнеста – маленький акварельный эскиз Венецианского канала и гондолы. Чарли Скрибнер, путешествующий по Европе с женой, встретился с Хемингуэями в Париже и подтвердил, что рисунок Адрианы будет помещен на суперобложку – что, конечно же, еще больше взволновало Эрнеста. Он постарался найти время и место, где они с Адрианой могли бы поговорить наедине. Эрнест начал с того, что, как и многие мужчины, которые были вовсе не глупцы и хотели взять ее в жены, он, кто и сам далеко не глупец, тоже хочет жениться на ней. Адриана возразила, что у него уже есть жена. Эрнест сказал: «Ах, да, Мэри. Она мила, конечно, и твердая, и мужественная». Но бывает так, что два человека подходят к перекрестку, откуда один идет в одну сторону, а другой – в другую. «Я люблю тебя всем сердцем, – продолжал Эрнест, – и ничего не могу поделать с этим». Наконец, заметив испуг Адрианы, он закончил речь: «Я бы попросил тебя выйти за меня замуж, если бы не знал, что ты ответишь «нет». Адриана промолчала, и Эрнест улыбнулся и сказал: «Теперь давай прогуляемся вдоль Сены». Двадцать первого марта Адриана поехала вместе с Эрнестом и Мэри в Гавр и посадила их на «Иль де Франс», направляющийся в Гавану.

Тем временем, пока один акт драмы с Адрианой завершался, в «Скрибнерс» начали планировать презентацию романа, видимо, отложив сомнения в сторону. Предыдущей осенью издательство выпустило пресс-релиз, в котором сообщалось об инфекции Эрнеста зимой 1949 года и последующем сепсисе, который они описали смертельно опасным: «Полагая, что роман станет его последней книгой, мистер Хемингуэй вложил в него все самое лучшее на своем творческом пути. Прочитавшие рукопись считают, что этот роман будет превосходить все, что он написал за свою жизнь». И все же издательство продолжало сдвигать дату публикации, которую первоначально назначили на 1 марта. Перед тем как «Космополитен» запустил публикацию романа, в «Скрибнерс» Эрнесту сказали, что рассчитывают выпустить книгу в первую неделю августа. В мае дату перенесли на 7 сентября. Эрнест ответил, что его это устраивает, но предостерег издательство, чтобы они не меняли дату публикации «из-за того, что с книгой что-то не так». Эрнест был хорошо знаком с издательским процессом и понимал, что перенос даты публикации книги на более позднюю не совсем обычное дело. Более того, он умел сверхъестественным образом считывать смыслы в поведении и словах окружающих. «У него был безошибочный инстинкт, – заметил Питер Виртель, – он понимал, что происходит в уме окружающих его людей». Но промелькнувшие сомнения растворились в звонком шуме в голове Эрнеста.