не утаил от госпожи, что беременность угрожает её жизни, и даже предлагал прервать её без особого вреда для здоровья, но госпожа Хэ отказалась, несмотря на то, что Ван Чжон протестовал, но в итоге не стал ей перечить и уговорил врачевателя задержаться в поместье и присмотреть за его супругой.

Старому придворному лекарю Киму были известны и не такие дворцовые тайны, однако Кванджона интересовала только Хэ Су, её здоровье, её настроение, но главное теперь – причина её смерти.

Он не давил на лекаря, не угрожал ему, даже не повышал голос.

Просто смотрел.

Но под этим режущим ледяным взглядом врачеватель всё рассказал ему сам.

Он поведал императору о том, как Хэ Су долгие годы страдала от изнуряющей боли в колене, особенно после сильного переутомления или в скверную погоду, спасаясь только травяными чаями и компрессами, которые помогали весьма незначительно: настолько сильны были мучения госпожи. Ей ни в коем случае нельзя было быстро двигаться, а уж опускаться на колени и вовсе опасно, поскольку это могло лишить её возможности ходить. Встав на колени, она всякий раз рисковала больше не подняться на ноги. Лекарь Ким вскользь заметил, что в таких случаях китайские врачеватели обычно прибегали к крайним мерам: повторно ломали кости, чтобы они правильно срослись. Но не решался предложить подобное госпоже: она и без того сильно маялась. Да и в успехе этого сомнительного метода уверен он не был.

Он рассказал о слабом сердце Хэ Су, через которое та пропускала все переживания и беспокойство за императора и принцев. Как оно отзывалось болью и учащённым биением всякий раз, когда госпожа волновалась и плакала, а это случалось во дворце довольно часто. В конце концов её чуткое, ранимое сердце износилось настолько, что могло бы принадлежать измождённому старцу, а не молодой женщине.

Не скрыл лекарь Ким от императора и тяжёлую беременность госпожи Хэ, которую она отказалась прервать ради жизни ребёнка, пожертвовав в итоге своей собственной. Он коротко, но честно описал последний месяц, что провёл в поместье четырнадцатого принца, практически неотлучно находясь возле постели своей подопечной, которая уже не вставала. Она почти не ела и только пила целебные чаи, частично снимавшие боли в затёкших неподвижных ногах и усмирявшие беспокойное сердце, которому нужно было дотянуть хотя бы до рождения дитя.

Он признался императору и в том, что последние дни перед тем как разрешиться от бремени, госпожа едва спала, и её сон напоминал лихорадочный бред, в котором она постоянно звала императора, умоляла простить её и приехать к ней. А бодрствуя, всё плакала и горестно шептала, думая, что её никто не слышит: «Он не придёт ко мне. Не придёт…»

Лекарь Ким не умолчал и о мучительных затяжных родах, когда каждый истошный крик госпожи Хэ он полагал последним и отчаянно взывал к Небесам, моля оставить в живых хотя бы кого-то из них: или мать, или дитя. Однако, когда ребёнок уже был готов появиться на свет, врачевателя вызвал во двор прибывший посланник из дворца, от императрицы Дэмок. Вернувшись, Ким обнаружил только безутешного Ван Чжона и лежавшую без сознания госпожу. Повитуха унесла мертворождённую девочку, и теперь нужно было позаботиться о её матери, надежды на спасение которой оставалось так же мало.

Хэ Су умерла спустя несколько дней после родов, так и не оправившись. Вконец измученное сердце, невосполнимая кровопотеря и горестное бессилие, с которым госпожа не пожелала бороться, сделали своё чёрное дело, как ни убивался Ван Чжон и не умолял Кима спасти его супругу.

Но, если это могло послужить хоть каким-то утешением, врачевателю было доподлинно известно, что госпожа Хэ умерла смиренно, без страданий и боли, на руках у мужа, покинув этот мир тихо и светло, как и жила в нём.

Это всё, что знал и мог поведать старый лекарь Ким о Хэ Су.

Весь его длинный рассказ Кванджон сидел на троне натянутой тетивой, едва уловимый угрожающий звон которой терзал тонкий слух звездочёта. Император слушал молча, не перебивая, не задавая вопросов, не шевелясь и даже не моргая. Но Чжи Мон чувствовал, как менялось биение его сердца, и видел, как чуть заметно дёргался уголок рта.

Когда лекарь умолк, Кванджон сжал руки, всё это время неподвижно лежавшие на коленях, на секунду прикрыл глаза и беззвучно прошептал:

– Девочка… Значит, это была девочка.

Он встал, обошёл астронома и замер у вазы с жёлтыми ирисами, сцепив ладони за спиной. Побелевшие пальцы его подрагивали, пока он тяжело и долго молчал, а потом, не оборачиваясь, уронил одно-единственное слово:

– Казнить.

Чжи Мон и лекарь Ким ахнули одновременно и одновременно же воскликнули с одинаковым ужасом:

– Ваше Величество!

Однако Кванджон стоял каменной статуей, уставившись в вазу немигающим взглядом, пока лекаря, взывавшего к его милости, стражники грубо волокли из тронного зала.

– Ваше Величество! – взмолился Чжи Мон, когда вокруг воцарилась тишина. – Прошу вас…

Взгляд повернувшегося к нему правителя заморозил все слова у астронома в горле, и он лишь поражённо открывал и закрывал рот, не смея надеяться на великодушие этого человека.

Глаза императора, некогда цепкие и живые, горевшие умом и чувствами, стали пустыми и безжизненными, а вид – неприступно отстранённым. И Чжи Мон ясно осознал, что это уже не Ван Со. Это Кванджон. Тот, кого историки нарекут кровавым тираном, не имея ни малейшего представления, что его сделало таким.

– Сейчас она была бы жива… – только и сказал император в ответ на застрявшую в горле невысказанную мольбу звездочёта.

«…и была бы со мной», – повисло в воздухе тронного зала.

Это был последний раз, когда Кванджон объяснял своё решение Чжи Мону.

Сейчас, как и тогда, в больших фарфоровых вазах благоухали жёлтые ирисы и гладиолусы, наполняя дворец сладковатым ароматом печали, а император возвышался перед астрономом на троне, глухой к советам и закрытый для сочувствия.

Но Чжи Мон, поборов неловкость, вызванную своими неуместными словами о лекаре и последовавшей за ними тишиной, пропитанной воспоминаниями, всё-таки проговорил:

– Ваше Величество, если вы пожелаете, я мог бы предложить вам особенный чай… – и, уловив внимание императора, уже смелее добавил: – Снотворный. Для крепкого сна.

Кванджон исподлобья взглянул на него:

– И что, я не буду видеть кошмары?

– Вы не будете видеть сны, Ваше Величество.

Император только болезненно усмехнулся, и в этой усмешке отчётливо прозвучал сдавленный хрип:

– Совсем?

– Совсем.

– Мне не нужен твой чай, – отвернулся он от Чжи Мона, однако