ему приносили заранее по нескольку чайников. Об этой его привычке тоже знал весь дворец и, разумеется, императрица, которую подобное публичное оскорбление низводило до уровня паршивой кисэн. Стыд какой: муж после визита к ней всякий раз незамедлительно совершает омовение, будто не разделил ложе с супругой, а извалялся в грязи!

Однако императору было глубоко наплевать на то, что чувствует Ён Хва до, во время и после близости с ним. Если в первые встречи, пытаясь отомстить ей за то, что он касается её, а не Хэ Су, Ван Со специально стремился унизить жену и причинить ей боль, то теперь ему стало всё равно. Он выполнял свою часть договорённости с ней абсолютно механически, не заботясь о её комфорте, ощущениях и чувствах. И при этом прекрасно понимал, что для Ён Хвы это было едва ли не хуже хоть какого-то проявления эмоций с его стороны, пусть даже и грубости. Ему докладывали, что после его посещения императрица день-два не покидала свои покои, а потом выходила со следами слёз на надменном лице и вымещала злость от своего позора на служанках.

А Ван Со всё это было абсолютно безразлично.

Сам он часами оставался в купальне, забываясь в остывающей ароматной воде и вспоминая, как когда-то тёплые ладони врачевали здесь его телесные раны, а ласковые слова – измученную душу.

В такие минуты ему отчаянно не хватало Хэ Су. Он острее, чем когда-либо, терзался от опустошающего мёрзлого одиночества. И его не грела ни вода, насыщенная парами горячих источников, ни обжигающий чай, который он предпочитал алкоголю, ни воспоминания, что только сильнее бередили его раны.

Его невыносимо тянуло пойти в покои Су и, подобно осиротевшему волчонку, свернуться клубочком на её постели, вдыхая отголоски медового и цветочного запаха, которого за эти годы почти не осталось. Он это знал и всё равно, каждый раз, заходя в комнату, чувствовал, как его обнимает этот едва уловимый аромат и дарит ему благословенное утешение.

Но, как и в первую несостоявшуюся брачную ночь с императрицей, в такие дни Ван Со не мог заставить себя немедленно пойти к Хэ Су, чтобы не осквернять её собой, своим присутствием и своим предательством, которое он до сих пор ощущал так же остро, как и тогда.

Рвался к ней, нуждался в ней, умирал без неё – и не мог…

Он помотал головой, возвращаясь из тоскливой задумчивости в реальность, которая была ничуть не лучше. По тронному залу поползли предвечерние тени, и хризантемы в напольных фарфоровых вазах из белоснежных стали блёкло-серыми, всем своим видом вторя унылому состоянию императора.

Ван Со любил эти цветы, как и озёрные лотосы. Когда он смотрел на них, ему вспоминалась Хэ Су. Его и сейчас тянуло в её покои, но он не торопился туда идти. Причина была прежней – Ён Хва. Он вновь испачкался об неё и не желал даже воспоминания о любимой осквернять пятнами мыслей о ненавистной супруге.

Император медленно выдохнул меланхолию, выпил ещё одну чашку воды и вернулся за стол, заваленный свитками.

Бесполезно. Спёртый воздух в тронном зале густо пропитался тяжестью благовоний императрицы, и Ван Со поневоле думал о ней.

Он знал о происках сестры всё до последней детали. Слуги и шпионы, трепетавшие перед ним, не оставили камня на камне от её прошлых тайных злодеяний, которые она полагала канувшими в лету. Сколько раз он порывался разоблачить её! Но, как и с Ван Уком, у него не было веских доказательств, а клан Хванбо за минувшие годы значительно окреп и оставался мощной опорой государства. Проклятая политика диктовала свои условия.

И так же, как и для Ука, Ван Со избрал для неё наказание жизнью.

Жить и понимать, что её соперница из ничтожной, слабой семьи просто купалась в любви, внимании и заботе принцев. Что она, императрица Корё, при всей своей власти и статусе никем не любима и никому не нужна, кроме собственного клана, который видит в ней лишь орудие давления на правителя государства. Что ею пренебрегают, как женщиной, а ночи с ней оборачиваются для супруга пыткой и служат причиной насмешек и пересудов служанок в Дамивоне.

Такой ничтожной, жалкой жизнью Ван Со сполна покарал свою сестру и жену за её преступления. Вот только как жить ему самому, глядя в глаза и касаясь женщины, которая была причастна к его самой страшной потере? Для него кто избрал наказание подобной жизнью, его жизнью, – Небеса? Так стоит ли удивляться его к ним отношению?

Ван Со поднял лицо к потолку и скривился от боли, пронзившей его виски.

***

Я скучаю по тебе, Су!

Мне так тебя не хватает, что я вижу твою лёгкую фигурку повсюду: среди придворных дам Дамивона, в весенней зелени жасмина в саду, на дорожках цветника… Это наваждение? Или, быть может, я теряю рассудок? Пусть.

Я мечтаю увидеть твою улыбку хотя бы во сне, но ты всё реже приходишь ко мне по ночам. Неужели ты забываешь меня?

Твои глаза, которыми в ясные ночи на меня смотрит луна, говорят мне обратное. Твои бездонные, чистые, как вода озера Донджи, глаза… Мне всегда хотелось утонуть в них, чтобы навечно остаться в тебе. Остаться с тобой.

Я прихожу сюда, на берег, так часто, как только могу, и чувствую твоё присутствие рядом с молитвенными башнями, что ты когда-то сложила. Здесь, возле тебя, я перебираю драгоценные воспоминания и жалею о том, что у меня не осталось ничего, кроме них. Покидая дворец, ты забрала с собой не только моё сердце, но и всё то памятное, к чему я мог бы прикоснуться, как когда-то касалась этого ты сама.

Ты помнишь шпильку с нефритовым лотосом? Я подарил её тебе, мечтая однажды назвать тебя своей. Сейчас она украшает волосы той, кого своей назвать я не смогу никогда, как бы ни мечтал об этом…

Печаль не бывает светлой или тёмной. Она всегда остаётся печалью.

А воспоминания о любимом человеке, истинно любимом, на самом деле никогда не тускнеют, не стираются из памяти, но, возможно, это даже к лучшему, ведь что останется в сердце, если исчезнут и они?

Вот уже пять лет в этот день Ван Со неизменно приходил на берег озера Донджи, к молитвенным башням. Он ни о чём не просил и ни за что не благодарил Небеса: у него с ними были свои счёты.

Он говорил с ней.

И сейчас, погружённый в мысленный диалог с Су, не сразу