заслужил такую жестокость от тебя и чем?

Я запретил тебе, а ты умерла! Ты всё-таки покинула меня.

Я помню, как читал твои письма, в которых ты писала о своей любви. Ты сказала мне это лишь единожды – в нашу последнюю ночь вместе, а потом – только в письмах. Это стало для меня не меньшим потрясением, чем известие о том, что тебя больше нет.

Поэтому, что было дальше, я просто не осознавал до конца. Дальше была пустота. И мне нечего тебе рассказать о тех днях, канувших в провал моей памяти. Но, быть может, это и к лучшему. Не знаю…

Я просто не знаю, как выжил тогда. Как смог дышать, двигаться, думать и говорить с людьми, среди которых не было тебя.

Раньше я был уверен, что могу жить, пока вижу себя в твоих глазах. Оказалось, я могу жить и после. Но жизнь ли это? Без своей души, без её тепла и света. Без тебя, моя Су.

Знаешь, я иногда ловлю себя на мысли, что завидую Ыну и Сун Док. Ведь они ушли вместе. И, должно быть, остались вместе там, в другом мире, где им не нужно искать друг друга, потому что Ын не отпустил свою любимую. А я – отпустил. И теперь наказан, так сурово наказан!

Всё, что со мной происходит сейчас, похоже на страшный сон. Только я никогда не смогу проснуться и выбраться из кошмара, где тебя нет рядом.

А ведь ты так нужна мне, Су, невыносимо нужна! Ты обещала мне, что не покинешь меня. Значит, даже теперь ты будешь со мной, днём и ночью. Будешь моим солнцем, чтобы согревать и слепить меня, выжигая на сердце непроходящие раны. Будешь моей луной, на которую мне суждено выть бесконечными ночами до самого последнего вздоха.

Я всё равно тебя не отпущу, слышишь? И больше никому не отдам. Ты принадлежишь мне. Ты – только моя! В моём сердце, в моих воспоминаниях.

И в холоде нефрита, что сейчас я обнимаю вместо тебя…

***

Время лечит?

Пустая, бесстыдная ложь! Жалкое утешение для тех, кто готов зацепиться за что угодно, лишь бы не утонуть сразу в пучине тоски и боли и вынырнуть хоть ненадолго – на миг, на минуту, на год… Это самая предательски тонкая соломинка, способная удержать и помочь лишь на пару глотков воздуха. И верить ей, полагаться на неё – наибольшая глупость, на которую только можно решиться от безысходности.

Четвёртый император Корё не был глупцом. Он больше никому не верил, никого не любил и ничего не хотел. Потеря Хэ Су стёрла из его сердца все остатки любви, великодушия и прочих чувств, которые теплились в нём, пока она была жива. Внутри осталась пустота, холод и бесконечное ожидание.

С каждым годом после её ухода Ван Со всё яснее понимал, что его жизнь была неотделима от жизни Хэ Су и по сути оборвалась с её смертью. Теперь он не жил, а существовал, закаменев в тоске, лишившись своего единственного источника света, утешения и радости.

Его обычным состоянием стала апатия, сменившая перегоревшие эмоции, светлые и тёмные. Осталось безразличие, превращавшее императора в бездушное орудие по управлению государством – остро заточенное, яро сверкающее, безжалостно разящее и мертвенно холодное.

Корё набирало силу, расправляя крылья, увеличивая мощь и влияние на соседние земли. Кванджона боялись, осуждали, ненавидели, но признавали, что расцвет государства произошёл только благодаря его железной воле, мудрым решениям и жёсткой позиции по отношению к влиятельным кланам и их поползновениям на власть и богатство.

И только он один знал, чего ему всё это стоило. Что он принёс в жертву величию страны и благоденствию своих подданных.

На самом деле он не думал о них – ему было всё равно. Он просто делал то, что должен, и так, как считал нужным. Повелевал, карал, миловал – и ждал.

А если это изматывающее ожидание становилось совсем невыносимым, шёл в покои Хэ Су.

Он запретил что-либо менять там: переставлять мебель, трогать и перекладывать вещи и потребовал только, чтобы эти комнаты всегда наполнял свежий воздух и живые хризантемы.

А ещё эти пустующие год за годом покои наполняли воспоминания о ней, которые никто не мог у него отнять. И ощущение её присутствия, обманчивое и хрупкое, но едва ли не единственное, что придавало ему силы жить дальше.

Император по-прежнему плохо спал. Как бы ни были тоскливы и трудны его дни, худшее ждало его ночами, когда он оставался один на один со всеми призраками, кошмарами и пустотой, которые изводили его от заката до рассвета. Ведь рядом больше не было той, что нашёптывала ему диковинные истории, рассказывала о звёздах, ласково гладила волосы, дышала в щёку, согревая теплом и даря свою любовь…

Он уходил из тронного зала в свои мрачные покои далеко за полночь, когда сменялся второй ночной караул, а то и позже. И всякий раз засыпал очень долго и мучительно. А стоило ему провалиться в сон, как он тонул во лжи, добровольно обманываясь пустыми видениями. В этих снах не Чжон, а он, Ван Со, жил с Хэ Су в том уединённом поместье на краю света, где они наконец-то оставались вдвоём вдали от дворца. У него была она, а у неё – только он. И можно было позабыть о правде и лжи, недопонимании и ревности, об ожесточённой борьбе за трон и смертях. Можно было каждый миг своей жизни просто любить её. Иллюзорной, короткой жизни, длившейся до момента пробуждения.

Однако такие сны были редким подарком чёрствых Небес, которые, видимо, отвлекались на другую жертву и тем самым давали Ван Со передышку. Обычно же его душили кошмары, в которых он вновь и вновь терял Хэ Су и постоянно просыпался от собственных криков и леденившего его привычного страха от того, что там, под рёбрами, было странно пусто, будто сердце его умолкло. И он сидел на постели, покрываясь холодным липким потом, с прижатой к груди ладонью, и прислушивался. Так не бывает, чтобы сердце не билось, чтобы внутри было жутко тихо и холодно. Ведь не бывает же!

Но так было. И тогда он поднимался с постели и снова шёл в покои Хэ Су, через несколько шагов, через две тонкие узорчатые двери. Он приходил туда, ложился на стёганый розовый футон, зарывался лицом в её подушку, слабо пахнущую лотосом, и выл от стылого одиночества.

Он больше не плакал. Его слёзы давно кончились, однако легче