Прошло около часа. Пловцы, словно на зеленом лугу, отдыхали на своем водяном ложе, не спуская глаз с неба. Судьба их была теперь в его руках; покройся оно снова тучами, и положение их станет хуже прежнего, так как они с отдыхом потеряли много времени. Мундруку тоже смотрел на небо и старался определить солнечный путь.

Вдруг он попросил всех лежать спокойно, и, когда поверхность воды стала совершенно гладкой, он вынул из кармана нож и поставил его вертикально над водою; подобно ученому, со страхом следящему за результатом каких-нибудь сложных опытов, он следил за своим ножом. Вскоре он разглядел тень и был совершенно удовлетворен. Сначала тень эта была едва заметна, но затем она стала делаться все длиннее и длиннее. Определив с помощью тени страны света, индеец спрятал нож; он попросил товарищей следовать за ним и поплыл на восток. Время от времени он останавливался и повторял свой опыт с ножом, чтобы убедиться, что плывет в надлежащем направлении. Скоро, однако, ему уже не надо было прибегать к этому опыту, так как на горизонте показался лес.

Солнце садилось, когда они подплыли к деревьям и стали взбираться на них. Если бы они не были так измучены и не стремились бы как можно скорее выбраться из воды, они очень огорчились бы, увидев, что находятся на том же месте, где провели прошлую ночь.

Потонувшая обезьяна, которую Мунди захватил на лагуне, пошла им на ужин. В то время как они взбирались на дерево, произошел интересный случай, о котором нельзя не упомянуть. С дерева вдруг послышались какие-то странные крики, напоминавшие собою крик обезьяны коанты. Действительно, их радостно приветствовало покинутое ими животное. Коанта была так счастлива при виде их, что забыла даже на них рассердиться.

Измученные безрезультатным плаванием, путешественники просидели на дереве до следующего полудня. Их дальнейшая участь приводила их в отчаяние.

Однако по мере того как тело отдыхало, нервы тоже успокаивались, и путешественники наши становились бодрее. Скоро они принялись обсуждать, как выйти из тяжелого положения. Не пуститься ли снова в путь? Не попробовать ли еще раз переплыть лагуну? Но едва ли можно было надеяться на больший успех, чем накануне. Они и второй раз могли так же заблудиться, как первый, и плавание их могло кончиться не так благополучно, как в этот раз. Все говорили, кроме Мундруку. Индеец не высказывал никакого мнения; его молчание и сумрачный вид ясно говорили о том, что он был страшно огорчен вчерашней неудачей. Хотя никто и не думал упрекать его в этой неудаче, однако всеобщее доверие к нему сильно поколебалось.

На этот раз план действий был составлен самим Треваньовом. Все были согласны с тем, что земля находилась по ту сторону лагуны; следовательно, нужно было во что бы то ни стало добраться до ее противоположного берега. Плыть больше никто не решался. Пробираться по деревьям нечего было и думать; хотя на всем пути деревья росли очень близко друг от друга, но на такое путешествие понадобились бы недели, а может быть, даже и месяцы. А разве возможно прокормиться в течение такого времени?

Итак, переплыть лагуну было невозможно, подвигаться вперед по деревьям тоже, следовательно, оставалось только плыть вдоль опушки потонувшего леса, под тенью деревьев, на которых в случае надобности можно было отдохнуть и провести ночь. Мнение это было единодушно принято всеми путешественниками. Даже индеец признал эту мысль гораздо удачнее своего вчерашнего предложения.

Для выполнения этого плана не требовалось никаких особых приготовлений: нужно было только, надев пояса, спуститься в воду и все время плыть возле деревьев.

Все тотчас же пустились в путь.

Пловцы делали около мили в час. Если бы они могли плыть без остановки, то продвигались бы в день миль на десять, на двенадцать и дня через два, через три были бы на той стороне лагуны; однако это было невозможно, и они время от времени останавливались и, ухватившись за ветки, отдыхали.

Плаванию их сильно мешала огромная водяная лилия, о которой упоминали выше; ее круглые листья лежали на поверхности воды один около другого, а толстые стебли так крепко переплетались между собою, что плыть между ними не было никакой возможности. Огромные пространства были усеяны этими лилиями. Пловцам не раз приходилось из-за них делать крюк, описывая круги в несколько сажен. Вот почему они за весь день проплыли только три мили.

Мысль о привале возникла у них не потому, что было уже поздно или что они очень устали, а просто потому, что все были ужасно голодны.

— Мне очень хочется есть, господин, — сказал Мундруку, — надо бы подумать об ужине.

— Что же у нас будет на ужин? — спросил Треваньов. — Тут много деревьев, но, кроме листьев, на них ничего нет. Что же мы можем есть?

— У нас будет молоко на ужин, если вы позволите остановиться на одном из деревьев, недалеко отсюда.

— Молоко! — с удивлением воскликнул Типперари Том. — Неужели, Мунди, тебе доставляет удовольствие дразнить нас? Какое тут может быть молоко, когда нам нужно пройти по крайней мере сто миль, чтобы добраться до хвоста коровы?

— Ты ошибаешься, Том, в гапо, как и на суше, тоже водятся коровы. Только эти коровы не с ногами и хвостами; они совсем особенные. Их тут много. Ты, наверное, видел их, когда мы спускались по реке.

— Ты говоришь, вероятно, о морской корове? — спросил Том, полагая, что индеец подразумевал под этим названием большую породу тюленя, ламантина, которая часто встречается на Амазонке. — Да и то, — продолжал ирландец, — подоить ее, в то время как она плывет, довольно мудрено. Вот если б нам удалось поймать такую корову! Впрочем, тогда было бы уже не до молока, мы гораздо охотнее полакомились бы ее мясом.

— Вот там, — сказал Мундруку, указывая на верхушки деревьев, — стоит корова, которая снабдит нас не только молоком, но и хлебом. Неужели вы не видите массарандубы?

Все посмотрели в сторону, указанную индейцем. Сначала никто не заметил ничего особенного. Над водою поднималась целая стена из всевозможных листьев. То тут, то там