– его последователей признал Якова виновным в том, что он выдает себя за Мессию, и высший церковный иерарх Польши, примас, приговорил его к пожизненному заключению в крепости Ченстохова; решение оспариванию не подлежит.

Мне все это кажется безумием. Потому что если он такой еретик, каким его считают, то как можно держать его в святилище? Рядом с их главным терафимом? Этого я понять не могу и не хочу. Что мне делать, отец?

Ответ пришел через две недели, так быстро, как это было возможно. Значит, письма все же доходят, но не от Якова. Хана прочитала послание, оставшись наконец одна – отвернувшись к стене, в слезах. В письме говорилось:

Хана, взвесь в сердце своем, что ты можешь сделать, а чего не можешь, ибо иначе подвергнешь опасности себя и своих детей. Будь – как я учил тебя – подобна самому мудрому животному, которое видит то, чего другие не видят, и слышит то, чего другие не слышат. Ты с детства всех поражала своим благоразумием.

Отец заверяет ее, что они в любой момент примут ее с распростертыми объятиями.

Но у Ханы в памяти остается эта первая фраза: «Хана, взвесь в сердце своем».

Она ощущает эти слова, словно это реальное бремя – где-то под грудью, с левой стороны.

Хане двадцать два года, у нее двое детей, она похудела, плохо выглядит. Кожа да кости. При помощи переводчика пытается вести переговоры с Коссаковской, но, похоже, решение принято. Она вроде бы свободна, но чувствует себя как в темнице. Смотрит в окно на серо-белый пейзаж, на голый сад, жалкий и бесплодный, и понимает, что даже если выйдет отсюда, то все равно этот сад, и поля, и редкая сеть дорог, и броды через реки, и даже небо, и сама земля – останутся ее темницей. Хорошо, что рядом с ней Виттель Матушевская и Песеле Павловская; Коссаковская считает первую секретаршей, а вторую горничной и ворчит на них не меньше, чем на свою прислугу.

С самого утра 19 февраля Хана, одетая в праздничное платье, ждет, словно ее собираются бросить на съедение дракону. Но это вторник, обычный день, холодный и скучный. Прислуга хлопочет по дому, девушки растапливают кафельные плиты, хихикают и перекликаются. Звякают железные дверцы. Холод влажный и липкий, неприятно пахнет пеплом. Авача хнычет, у нее, похоже, поднялась температура, девочка чувствует беспокойство матери, следит за ней глазами, держа в руках деревянную куклу, которую то раздевает, то одевает. Кукла, подаренная на Рождество, сидит на кровати, Авача к ней почти не прикасается.

Хана смотрит в окно; вот подъезжает карета каштеляна, кремовая, с гербом Потоцких на дверцах, та, что так нравится Аваче, – в ней девочка готова ехать куда угодно. Хана отводит глаза. Растирает плечи, потому что у красивого платья, подаренного Коссаковской на крестины, рукава из тонкого газа. Ищет в сундуке теплую турецкую шаль темно-красного цвета и кутается в нее. Шаль пахнет домом в Джурджу – сухой, потрескавшейся на солнце древесиной и изюмом. Глаза Ханы моментально застилают слезы, она резко отворачивается от дочери, чтобы та не видела, как мать плачет. Сейчас за ней придут девушки, принесут пальто, надо будет спуститься вниз. Поэтому Хана поспешно молится: «Дио мио Барухия, Господь наш, Пресвятая Дева Мария…» Она сама не знает, о чем просить. Что наказал ей отец? Хана припоминает непонятные слова, одно за другим. Сердце бьется быстро-быстро, и она понимает, что должна немедленно что-то сделать.

Когда дверь открывается, Хана теряет сознание и падает на пол, из носа идет кровь. Девушки с криком подбегают к ней и пытаются привести в чувство.

Итак, молитва услышана. Крещение придется отложить.

V. Книга Металла и Серы

Ris 530. Ksiega Metalu i Siarki_kadr

24

Мессианский механизм, как он действует

Преимущество состояния, в котором оказалась Ента, состоит также и в том, что теперь она понимает, как действует мессианский механизм. Ента видит мир сверху, темный, испещренный лишь крошечными искрами света – это отдельные дома. Гаснущее в западном небе зарево подчеркивает мир красной полосой. Вьется темная дорога, рядом с ней посверкивает сталью река. По дороге движется экипаж, маленькая точка, почти невидимая, глухое постукивание волнами расходится в темном, густом воздухе: экипаж минует деревянный мост, а за ним – мельницу. Так вот, мессианский механизм напоминает эту мельницу, стоящую у реки. Темная вода вращает большие мельничные колеса размеренно, невзирая на погоду, медленно и ритмично. Такое ощущение, что человек при колесе совершенно не нужен, его движения случайны и хаотичны. Люди мечутся, механизм действует. Движение колес передается каменным жерновам, которые мелют зерно. Все, что туда попадет, будет растерто в пыль.

Вот и выход из рабства требует трагических жертв. А сам Мессия должен спуститься ниже всех, к тем бесстрастным механизмам мира, где заключены в темницу рассеянные во мраке искры святости. Там, где тьма сильнее всего и унижение сильнее всего. Мессия будет собирать искры света, поэтому куда бы он ни пошел – оставит после себя еще бóльшую тьму. Бог низверг его с высот в унижение, в бездну мира, где могущественные змеи станут насмехаться над ним, язвительно вопрошая: «Где же теперь твой Бог? Что с ним случилось? Отчего же он не спешит тебе на помощь, бедняжка?» Мессия должен оставаться глухим к этим подлым насмешкам, наступать на змей, совершать самые дурные поступки, забывать, кто он такой, стать простаком и дураком, принять все ложные религии, креститься и надеть тюрбан. Он должен отменить все запреты и уничтожить все заповеди.

Отец Енты, собственными глазами видевший Первого, то есть Шабтая, принес Мессию на своих губах в дом и передал любимой дочери. Мессия – нечто большее, чем просто фигура и человек, это то, что течет в твоей крови и живет в твоем дыхании, это самая дорогая и драгоценная человеческая мысль: что спасение есть. И поэтому нужно взращивать его, словно прихотливейшее из растений, лелеять, поливать слезами, днем выставлять на солнце, а ночью прятать в теплой комнате.

О том, как февральской ночью 1760 года Яков прибывает в Ченстохову

Они въезжают в город по варшавскому тракту. Колеса экипажа стучат по скользким булыжникам. Шестеро вооруженных всадников вынуждены выехать вперед и держаться узкой дороги, чтобы не увязнуть в размокшей грязи. Начинает темнеть, и остатки красок сползают в темноту, белизна мутнеет и