Кем станет Яков, если игра позволит ему выиграть в этой точке? Одним из таких самоуверенных, высокомерных людей, разъезжающих по улицам этого северного города в экипажах? Будет жить как они – праздно и вяло. Дух оставит его, устыдившись, – не так демонстративно, как вошел, но испустив вздох разочарования. Или выскользнет из его тела, как испорченный воздух, как отрыжка. Яков, возлюбленный мой Яков, станет жалким выкрестом, и в конце концов его детям удастся купить шляхетский титул. Весь наш путь утратит смысл. Мы увязнем здесь, словно узники на этапе. Примем случайный привал за великую цель.

Как говорить, чтобы не сказать? Какой бдительностью вооружиться, чтобы не быть обманутым игрой, гладкими словами? Мы учились этому, и он нас учил.

Я как следует подготовился. Оставил у Марианны Воловской все свои деньги и несколько ценных вещей для сына, привел в порядок книги, а бумаги перевязал бечевкой. Видит Бог: я не боялся, даже ощущал некую торжественность, поскольку с самого начала, еще когда задумывал этот план, знал, что поступаю правильно и делаю это ради Якова, даже если он проклянет меня и никогда больше не позволит приблизиться.

Это становилось для меня все очевиднее, но очень беспокоило, и ночью я не мог уснуть, настолько нахлынувшие воспоминания будоражили мне кровь. Мне казалось, что внезапный почет, каким оказался окружен Яков, изменил его до неузнаваемости, что он теперь больше заботится о нарядах и экипаже, чем о великой идее, которую хотел проповедовать остальным. Его занимали магазины и благовония. Он желал, чтобы брил его и подстригал христианский парикмахер, он повязал на шею надушенный платок, который именовал «гальштук». По вечерам женщины втирали ему в ладони масло, так как Яков жаловался, что кожа трескается от холода. Он бегал за женщинами и тратил на подарки наши общие деньги – мы с Османом заметили это еще в Иванье. Перемена произошла после того, как он начал бывать у епископов и при посредничестве Моливды торговаться с ними. Это напоминало разговоры в конторе, в Крайове или в Измире, когда Яков договаривался с потенциальными покупателями о встрече и показывал им жемчужину или дорогой камень. Я много раз его сопровождал и знаю, что та торговля ничем не отличалась от этой. Там Яков садился за стол, доставал из шелкового мешочка драгоценность, выкладывал на сукно и так расставлял свечи, чтобы освещение получалось наиболее выигрышным; таким образом он подчеркивал красоту товара. А здесь, сегодня, товаром сделались мы сами.

Шагая по этому замерзшему городу, я вспоминал тот необыкновенный вечер в Салониках. Тогда дух впервые снизошел на Якова. Яков, весь в поту, глаза затуманены от ужаса, а воздух вокруг такой густой, что мне казалось, мы даже двигаемся и говорим медленнее, словно погружены в какой-то мед. И все тогда было настоящим, настолько настоящим, что весь мир причинял боль, потому что ощущалось, насколько он несуразен и далек от Бога.

И там, молодые и неоперившиеся, мы были на своем месте; с нами говорил Бог.

А здесь, сейчас, все стало ненастоящим: весь этот город просто нарисован на доске, точно декорация для представления марионеток на ярмарке. И мы изменились, как будто нас сглазили.

Я шел по улицам, и мне казалось, что все на меня смотрит, и я знал: мне следует осуществить задуманное, чтобы спасти и Якова, и всех нас, и наш путь к спасению, потому что здесь, в этом равнинном краю, он начал беспокойно виться, петлять и путаться.

Думаю, что был еще один человек в нашей хавуре, который знал, чтó я хочу сделать. Хая Шор, ныне Рудницкая или Лянцкоронская – я с трудом удерживаю в памяти эти новые фамилии. Я отчетливо ощущал, что она меня поддерживает, что она со мной, хоть и находится далеко, и хорошо понимает мои намерения.

Сначала нам зачитали показания Якова. Это продолжалось долго, читали по-польски, поэтому мы не все понимали. Ответы Якова на официальном языке звучали неестественно и фальшиво. После этого один из ксендзов торжественно предостерег нас, чтобы мы не слушали «байки» Якова Франка и не верили его рассказам о пророке Илии и другим, о которых он даже не хочет упоминать, дабы не придавать им веса.

Шестерых подсудимых, взрослых мужчин, распекал маленький ксендз… В конце он перекрестил нас, и тогда я почувствовал себя Иудой – потому что мне пришлось взяться за то, чем другие брезговали марать свои руки.

Меня допрашивали первым. Мне предстояло донести эту истину до наших преследователей, прекрасно зная, чем это обернется. Мессия будет заключен в тюрьму и подвергнут гонениям. Так было сказано и так должно случиться. Мессия должен пасть низко, так низко, как только возможно.

Они начали со Смирны. Я говорил неохотно, им приходилось заставлять меня, но это тоже являлось частью плана. Я притворялся человеком, склонным к хвастовству, и они сочли меня глупым гордецом. Но я говорил правду. Я не сумел бы соврать об этом. В других делах – да, ложь порой идет на пользу, но тут я лгать не мог. Я старался рассказывать как можно меньше, но так, чтобы произвести на них впечатление. Я не затягивал свою речь, чтобы защитить нас. Рассказал им о руах ха-кодеш, сошествии Святого Духа, о свете, который мы видели над головой Якова, о предсказании смерти, об ореоле, об Антихристе, которого он встретил в Салониках, о приближающемся конце света. Они были любезны и даже не перебивали новыми вопросами. Я говорил по сути и по делу; даже когда речь зашла о вопросах плоти, без малейшего колебания все объяснил. Слышно было только мой голос и скрип перьев.

Когда я закончил и выходил из зала, в дверях столкнулся с Шломо. Мы лишь мельком взглянули друг на друга. Я ощутил огромное облегчение и одновременно такую огромную печаль, что сел прямо на улице, у стены, и начал рыдать. И пришел в себя, только когда прохожий бросил мне под ноги грош.

Хана, взвесь в своем сердце

Время от времени Хана посылает проверить, нет ли письма.

Письма нет.

Помочь некому, и бунт против ее благодетельницы теперь не имеет смысла. Пани Коссаковская уже приготовила для Ханы и платье, и туфли, и для маленькой Авачи тоже. Крестины запланированы на 15 февраля.

Хана написала отцу в Джурджу, сразу, как только пришла весть об аресте Якова. Написала простыми словами, что епископский суд на основании допроса ее мужа и – а возможно, в первую очередь