Он вынес это, балансируя на грани обморока, плотно зажмурившись и затаив дыхание. Потом буревая волна с грохотом понеслась дальше. Следующий шквал ударил сбоку — воздух словно вскипел, забурлил. Его потащило в сторону, сдирая кожу со спины, и подбросило вверх. Затем ветер переменился, опять задул с востока. Каладин повис во тьме, и веревка, привязанная к его ногам, то слегка ослабевала, то вновь натягивалась. Он вдруг понял, что полощется на ветру, будто воздушный змей, прицепленный к кольцу в наклонной крыше барака, и испугался.

Только эта веревка мешала буре протащить его вместе с остальным мусором через весь Рошар. На несколько ударов сердца он утратил способность мыслить. Несчастный ощущал лишь панику и холод — первая бурлила у него в груди, второй пытался забраться под кожу и заморозить его целиком. Каладин закричал, сжимая единственную сферу, будто спасательный трос. Крик был ошибкой, потому что холод забрался к нему в рот. Словно призрак сунул руку в глотку.

Этот безумный вихрь двигался во всех направлениях сразу. Шквал миновал, и Каладин с грохотом упал на крышу барака. Почти сразу же новый порыв ветра попытался опять его поднять, обда­вая волнами ледяной воды. В вышине рокотал гром, точно сердцебиение чудовища, которое поглотило Каладина. Молнии, словно белые зубы, пронзали тьму. Воющий и стонущий ветер был таким громким, что почти заглушал раскаты грома.

— Хватайся за крышу, Каладин!

Голосок Сил. Такой тихий, такой тонкий. Как же он ее вообще услышал?

Превозмогая оцепенение, Каладин сообразил, что лежит лицом вниз на покатой крыше. Уклон был не такой крутой, чтобы он мог сразу же скатиться вниз, да к тому же ветер большей частью дул ему в спину. Он сделал, как велела Сил, — схватился за выступ крыши холодными, мокрыми пальцами. Одновременно парень пытался удержать сферу, прижимая ее к каменной крыше. Пальцы переставали слушаться. Сильный ветер пытался сдуть его на запад. Если он ослабит хватку, опять окажется болтающимся в воздухе. Веревка была недостаточно длинной, чтобы перелететь на противоположную сторону невысокой крыши, где было бы хоть какое-то укрытие.

Поблизости от него в крышу врезался валун — он не слышал удара, но почувствовал, как все здание заходило ходуном. Валун покатился вперед и с грохотом упал на землю. Сама буря не обладала подобной силой, но временами шквал подхватывал большие предметы, возносил их и волок за собой на сотни футов.

Пальцы соскальзывали.

— Кольцо, — прошептала Сил.

Кольцо. Веревка привязывала его ноги к стальному кольцу, вделанному в край крыши. Каладин разжал пальцы и, когда его потащило назад, схватился за кольцо. Вцепился в него из последних сил. Веревка натянулась вдоль его тела — она почти соответствовала его росту. Он подумал, не развязать ли ее, но не посмел отпустить кольцо. Так и болтался, словно люстра на ветру, обеими руками цепляясь за кольцо, зажав сферу между ладонью и сталью.

Битва не прекращалась ни на миг. Ветер то дергал его налево, то пытался тащить направо. Каладин не знал, сколько это уже длится; здесь, среди ярости и грохота, время потеряло смысл. Его оцепенелый, измученный разум вдруг решил, что это все ночной кошмар. Ужасный сон, полный черных, живых ветров. Посреди скрежета и скрипа ярко-белые вспышки молний озаряли жуткий, исковерканный мир, объятый хаосом и вызывающий трепет. Казалось, что сами дома вот-вот сдует и все вокруг перекосилось, не в силах сопротивляться чудовищной мощи стихии.

В те редкие моменты, когда проглядывал свет и он осмеливался открыть глаза, казалось, что рядом стоит Сил, обратив лицо к ветру и вскинув ручки. Как будто пытается удержать бурю и разбить вет­ра, наподобие камня, который разбивает волны быстрого потока.

Холодный дождь приглушил боль от царапин и синяков. Но он также лишил пальцы чувствительности. Каладин и не почувствовал, как они соскальзывают. Он лишь понял в какой-то момент, что опять болтается в воздухе и шквал поднимает его, норовя прижать к крыше казармы.

Удар оказался сильным. Перед глазами вспыхнули огни, которые слились друг с другом и сменились чернотой.

Он не потерял сознание, но его окутала тьма.

Каладин моргнул. Наступила тишина. Буря утихла, все вокруг погрузилось в чистейший мрак. «Я умер», — мелькнула мысль. Но почему тогда чувствует под собой влажный камень крыши? Он трях­нул головой, дождевая вода брызнула на лицо. Ни молний, ни ветра, ни дождя. Противоестественная тишина.

Каладин с трудом поднялся, едва удерживая равновесие на скошенной крыше. Камень у него под ногами был скользким. Он не чувствовал своих ран. Вообще не чувствовал боли.

Открыл рот, чтобы позвать кого-нибудь во тьме, но промолчал. Эту тишину не следовало нарушать. Казалось, воздух вокруг него весит меньше, как и он сам. Каладин словно вот-вот должен был воспарить.

Во тьме возник чей-то огромный лик. Он был черным, но едва заметно выделялся среди темноты. А еще — широким, точно внушительный грозовой фронт, и необъятным, но Каладин его каким-то образом видел. Нечеловеческий лик. Он улыбался.

Каладина пробрал озноб — словно горсть льдинок прокатилась по хребту и по всему телу. Сфера в его руках вдруг ожила, словно взорвалась, и из нее полилось сапфировое сияние. Оно озарило крышу под ногами, и кулак заполыхал, охваченный синим огнем. Его рубашка превратилась в лохмотья, его кожу исполосовали раны. Он окинул себя потрясенным взглядом, а потом снова посмотрел на лик.

Но тот исчез. Вокруг была только тьма.

Засверкали молнии, и на Каладина вновь обрушилась боль. Он судорожно вздохнул и упал на колени под натиском дождя и ветра. Скользнул вниз, врезался лицом в крышу.

Что это было? Видение? Галлюцинация? Силы покидали его, мысли снова начали путаться. Порывы ветра уже не были такими сильными, но дождь оставался холодным. Сбитый с толку, едва способный пошевелиться, почти сокрушенный болью, Каладин поднял руку и посмотрел на сферу. Она сияла. Она была вся в его крови и сияла.

Ему было очень больно, и у него не осталось сил. Он закрыл глаза и погрузился во тьму иного рода — тьму бессознательности.

Когда Великая буря утихла, Камень вышел наружу первым. Тефт последовал за ним, двигаясь медленнее и едва сдерживая стоны. У него болели колени. Они всегда болели во время бури. Его отец жаловался на такую же боль на закате жизни, и Тефт считал это глупой причудой. А теперь вот чувствовал то же самое.

«Буря в Преисподней...» — думал он, с трудом выбираясь из казармы. Конечно, все еще шел дождь. Это было охвостье, следовавшее за Великой бурей, ливень, перемежавшийся порывами сильного ветра. Несколько спренов дождя торчали из луж, точно синие свечи, и кое-где спрены ветра танцевали, ловя шквалы. Дождь был холодный, и обутые в сандалии ноги мгновенно намокли, пока мос­товик шел по лужам, так что холод добрался до костей. Он ненавидел быть мокрым. Да и вообще он много чего ненавидел.

Недолгое время казалось, что все налаживается. Но не сейчас.