— Мы хотеть кое-что сказать, — произнес Камень. — От всех нас. Большинство не выходить. Скоро Великая буря, и...

— Все в порядке, — прошептал Каладин.

Тефт жестом велел Камню продолжать.

— Ну так вот. Мы тебя запомнить. Четвертый мост не вернуться к тому, как было. Может быть, все мы умереть, но мы рассказать новичкам. Костры по вечерам. Смех. Жизнь. Мы сделать из этого традиция. Ради тебя.

Камень и Тефт знали про шишкотравник. Они могли и дальше зарабатывать деньги, чтобы платить за разные вещи.

— Ты сделал это ради нас, — встрял Моаш. — Мы бы погибли на том поле. В лучшем случае у нас было бы не меньше погибших, чем в других отрядах. А так мы теряем только одного.

— Как по мне, они поступают неправильно. — Тефт нахмурился. — Мы тут говорили, не перерезать ли веревку...

— Нет, — перебил Каладин. — Вас просто подвесят рядом со мной.

Друзья переглянулись. Похоже, они пришли к тому же выводу.

— Что сказал Садеас? — спросил Каладин. — Про меня?

— Что понимает, как мостовики хотят выжить, — ответил Тефт, — даже за счет других. Он назвал тебя трусом, который думает только о себе, но в целом вел себя так, будто не случилось ничего неожиданного.

— Он сказал, что предоставит Буреотцу возможность судить тебя, — прибавил Моаш. — Йезерезе, королю Вестников. Говорит, если ты заслуживаешь жизни, ты... — Тут мостовик замолчал: всем изве­стно, что беззащитный человек ни за что не мог пережить Великую бурю.

— Я хочу, чтобы вы трое кое-что для меня сделали, — проговорил Каладин и закрыл глаза: едва он заговорил, как открылась рана на губе и по лицу потекла кровь.

— Каладин, что угодно, — сказал Камень.

— Я хочу, чтобы вы вернулись в казарму и попросили всех, чтобы они вышли на улицу после бури. Скажите им, чтобы они посмот­рели на меня. Я открою глаза, посмотрю на них, и они поймут — я выжил.

Трое мостовиков молчали.

— Конечно, Каладин, — наконец произнес Тефт. — Мы так и сделаем.

— Скажите им, — продолжил Каладин, и его голос окреп, — что ничего не закончится. Скажите, что я не стал лишать себя жизни сам, и забери меня Преисподняя, если я позволю это сделать Са­деасу.

На лице Камня появилась одна из его обычных широких улыбок.

— Каладин, ради ули’теканаки. Я почти верить, что ты так и сделать.

— Вот. — Тефт что-то сунул Каладину в руку. — На удачу.

Каладин взял подарок слабеющей рукой. Это была сфера, полная небомарка. Она была тусклой, весь буресвет из нее вытек. Во время бури носи с собой сферу, гласила старая поговорка, и у тебя хотя бы будет свет, озаряющий путь.

— Это все, что мы смогли спасти из твоего кошелька, — пояснил Тефт. — Газ и Ламарил забрали остальное. Мы ворчали, но что еще мы могли сделать?

— Спасибо, — поблагодарил Каладин.

Моаш и Камень ушли в безопасную казарму, Сил покинула плечо Камня, чтобы остаться с Каладином. Тефт тоже задержался, как будто размышляя, не провести ли бурю рядом с Каладином. В конце концов покачал головой, что-то пробормотал себе под нос и ушел следом за остальными. Каладину показалось, что он слышит, как мостовик называет себя трусом.

Дверь казармы захлопнулась. Каладин ощупал гладкую стеклянную сферу. Небо темнело, и не только потому, что солнце садилось. Собиралась тьма. Великая буря.

Сил поднялась по стене и села, устремив на него пристальный взгляд; ее личико было мрачным.

— Ты сказал им, что выживешь. А если не получится, что тогда?

В голове у Каладина пульсировала боль.

— Моя мать съежилась бы от досады, узнав, как быстро другие солдаты научили меня азартным играм. В первый же вечер в войске Амарама я уже играл с ними на сферы.

— Каладин?

— Извини. — Он покачал головой. — Твой вопрос напомнил мне о том вечере. В азартных играх, видишь ли, есть такое выражение — «на все». Это когда ты ставишь все деньги, какие у тебя есть.

— Не понимаю.

— Я сделал рискованную ставку. Если умру, они выйдут, покачают головой и скажут себе, что этого следовало ожидать. Но если выживу, они это запомнят. И я подарю им надежду. Они, возможно, увидят в этом чудо.

Сил немного помолчала.

— Ты хочешь сделаться чудом?

— Нет, — прошептал Каладин. — Но для них — сделаюсь.

Это была отчаянная, глупая надежда. Горизонт на востоке быстро темнел. С его перевернутой точки зрения буря казалась тенью громадного зверя, что приближался тяжело и неуклюже. Каладин чувствовал тревожную дурноту, какая настигает всякого человека после сильного удара по голове. Сотрясение. Вот как это называется. Он с трудом соображал, но не хотел терять сознание. Каладин хотел видеть Великую бурю, хоть она и вызывала ужас. Его охватила та же паника, что и над черной пропастью, когда чуть было не покончил с собой. Это был страх перед невидимым, перед неведомым.

Приближалась буревая стена — зримая смесь дождя и ветра, предвещающая Великую бурю. Громадная волна воды, грязи и камней, сотни футов в высоту, и впереди нее лихорадочно метались тысячи спренов ветра.

В битве он мог защищать свою жизнь, умело обращаясь с копьем. Когда же приблизился к краю пропасти, оставалась возможность сделать шаг назад. Теперь у него не было ничего. Невозможно ни сражаться, ни спрятаться от черного чудовища, тени, что распростер­лась над горизонтом, погружая мир во тьму раньше наступления ночи. Восточная стена кратера, в котором был устроен военный лагерь, была разрушена ветрами, а казарма Четвертого моста стояла первой в ряду. Между ним и равнинами не было ничего. Между ним и бурей не было ничего.

Глядя на бушующую, неистовую, клубящуюся волну несомых ветром воды и мусора, Каладин чувствовал себя так, словно на него надвигался конец света.

Он глубоко вздохнул, забыв про боль в ребрах, и буревая стена, в мгновение ока преодолев лесной склад, обрушилась на приговоренного.

«Хотя многие желали построить Уритиру в Алетеле, это представлялось совершенно невозможным. И потому мы попросили о том, чтобы его разместили на западе, в месте, ближайшем к Чести».

Вероятно, самый старый первоисточник, в котором упоминается город; процитирован в «Вавибраре», строка 1804. Все бы отдала за возможность перевода с Напева зари.

Удар бури едва не лишил Каладина сознания, но шок от внезапного холода привел его в чувство.

На мгновение холод полностью поглотил приговоренного. Потоком воды его прижало к стене казармы. Камни и кусочки веток впивались в лицо; тело успело в достаточной степени онеметь, чтобы он не чувствовал боли.