Сразу же хотел бы заметить, что до этого у меня и у других арестованных об этой медсестре сложилось хорошее мнение. Она всегда оказывала нам помощь, мы ценили ее доброе отношение.

После этого я сполз со стула и потерял сознание. Очнулся уже на кровати. Сестра оказывала помощь, чувствовались сильные боли в области сердца, и мне попеременно делали массаж то медицинская сестра, то один из сокамерников.

Сколько я был без сознания, сказать не могу, но, придя в себя, ощутил потерю зрения в обоих глазах; сильно кружилась голова, меня прошиб холодный пот, ноги и руки свела судорога. Все, что можно было, набросили на меня, однако дрожь в теле устранить не удавалось.

Медсестра заявила, что она не уйдет из камеры до тех пор, пока в этом не отпадет надобность. Через час или полтора, не помню, вернулось зрение сначала в левом глазу, а где-то спустя час я стал ощущать свет и другим глазом. Но глаза открывались с трудом, от чего-то слиплись.

Принимал какие-то лекарства от сердца, что-то мне давали нюхать, и примерно к часу ночи боли несколько утихли, хотя острые ощущения периодически давали о себе знать, но уже только в области правого глаза. Была невероятная слабость, несколько раз проваливался в бессознательное состояние, пока наконец к середине ночи от усталости не уснул.

Мое состояние, как мне показалось, не вызывало особого беспокойства у тюремного начальства, хотя к середине ночи я заметил в камере представителей руководства СИЗО; был кто-то еще, но кто — сказать не могу, было не до этого.

В течение 18 декабря ко мне приехала сначала одна пара врачей — невропатолог и окулист, спустя два часа другая — тоже невропатолог и окулист.

К вечеру мне сделали электрокардиограмму, и тут я заметил беспокойство руководства СИЗО. Мне запретили подниматься с постели и вскоре объявили, что я буду госпитализирован. Примерно в 19 часов приехала бригада врачей из госпиталя ГУВД, осмотрели меня и приняли решение о госпитализации. В госпитале я попал в палату реанимации: капельница, лекарства, процедуры. Спустя три дня меня переместили в обычную палату, и началось мое сорокадневное пребывание на госпитальной койке.

Вся эта история по времени совпала с передачей уголовного дела из Генеральной прокуратуры в Военную коллегию Верховного суда России. Короче, я оказался как бы ни за кем не числящимся. Ни адвокат, ни мои родные ко мне допущены не были, хотя они и я требовали свидания. Только 25 декабря 1992 года, то есть на девятый день, ко мне был допущен адвокат Иванов и узнал от меня о случившемся. Он-то и забил тревогу.

31 декабря 1992 года в печати было опубликовано его заявление на имя Генерального прокурора России, в котором кратко излагались суть происшедшего с его подзащитным и требование провести необходимое расследование.

Тем временем в госпитале, пожалуй впервые за последние полтора года, начали проводить всестороннюю проверку состояния моего здоровья. По результатам исследования поставили диагноз — микроинсульт, причем, по заключению врачей, это был третий микроинсульт на протяжении года с небольшим. Первый приходился на декабрь 1991 года, второй — на июль и третий — на декабрь 1992 года.

Врачи не делали никаких пояснений относительно возможной взаимосвязи между тем, что произошло со мной 17 декабря во время закапывания лекарства в глаза, и микроинсультом. Некоторые говорили, что, возможно, это совпадение, другие глубокомысленно давали понять, что со всем этим надо разобраться.

19 января 1993 года на имя адвоката Иванова поступило письмо начальника отдела по надзору за соблюдением законов при исполнении уголовных наказаний Российской прокуратуры Авдеева. До этого он регулярно посещал «Матросскую тишину», заходил в мою камеру, справлялся, нет ли жалоб, так что был мне известен.

Упомянутое письмо Авдеева было отпиской, причем малоубедительной, поскольку она совершенно не соответствовала тому, что произошло. Очевидно, у проверявших не было желания или указания разобраться в том, что случилось 17 декабря.

В ответе отмечается, что я не терял сознания, жаловался только на острую резь в глазу, что у меня не было каких-либо следов химического ожога, телесных повреждений в области глаза, что в госпитализации я не нуждался, потому что речь шла только о конъюнктивите, который можно лечить амбулаторным путем.

Но далее в ответе содержится любопытная констатация. Я привожу ее полностью. «Комиссия врачей-специалистов установила, что госпитализация 18 декабря 1992 года была проведена по медицинским показаниям в силу возникновения у Крючкова В.А. острого повторного нарушения мозгового кровообращения на фоне атеросклероза сосудов головного мозга». И далее: «Специалисты исключили возможность развития или ухудшения неврологического или сердечно-сосудистого заболевания в результате применения «офтана» (глазные капли)». Вот и пойми! С одной стороны, 17 декабря кроме конъюнктивита ничего не было, но тут же признают, что на следующий день врачи констатировали микроинсульт. Думаю, что для каждого мало-мальски разбирающегося в медицине ясно, что одно никак не вяжется с другим.

26 января 1993 года заместитель председателя Военной коллегии Верховного суда Российской Федерации Анатолий Тимофеевич Уколов принял постановление о назначении судебного заседания. К тому времени в печати уже появилось сообщение о том, что он назначен председательствующим на судебном процессе по делу ГКЧП.

Начало судебного разбирательства было назначено на 14 апреля 1993 года. Дело подлежало рассмотрению в открытом судебном заседании с участием государственных обвинителей и защитников. В суд предполагалось вызвать более 120 свидетелей из общего числа допрошенных — около двух тысяч человек.

Что касается меры пресечения, то в постановлении содержалось следующее положение: «Ходатайство обвиняемых, содержащихся под стражей, и их защитников об изменении меры пресечения удовлетворить. При этом учитывается, что предварительное следствие по делу окончено, а также принимаются во внимание их возраст, длительное пребывание в изоляции, состояние здоровья и резкое обострение хронических заболеваний».

Таким образом, Янаев, Павлов, Крючков, Язов, Бакланов, Тизяков были освобождены из-под стражи.

Ходатайства обвиняемых и защитников о прекращении дела за отсутствием состава преступления Уколов счел нужным оставить без удовлетворения, «поскольку добытые по делу доказательства, — говорится в постановлении судьи, — требуют проверки, дополнительного исследования и коллегиальной оценки судом».

Председательствующий суда также удовлетворил ходатайства Павлова и Бакланова, поддержанные защитниками, о приобщении к делу материалов, связанных с утечкой информации в журнал «Шпигель», а также записки Тизякова, упомянутой в предисловии к книге Степанкова и Лисова «Кремлевский заговор». Уколов постановил истребовать из редакции журнала «Огонек» названную записку, а из Генеральной прокуратуры — сведения о видеоматериалах следствия, ставших достоянием прессы, и результаты разбирательства по этому факту.

Забегая вперед, следует сказать, что никаких материалов по утечке информации из Генеральной прокуратуры в суд так и не поступило. Когда-то, разумеется, вся история с утечкой станет ясной, но можно предполагать, что в ходе проверки материалов об утечке вышли на таких должностных лиц, во власти которых было остановить дальнейшее, более глубокое расследование.