Но кое-где Ельцин явно проговаривается, что видно, например, из следующего его заявления в упомянутом выше интервью: «Путч 19–20 августа перевернул все. Он разрушил все… Но зато открылась другая возможность — стать независимым Российским государством с независимой внутренней и внешней политикой».

Это заявление говорит о многом. Ведь стоит только вдуматься — «стать независимым»! Но от кого и от чего?!

В своем письме Ельцину я воспроизвел выводы главного редактора «Независимой газеты» Третьякова, касающиеся последней точки в судьбе Союза. Вот что пишет Третьяков: «Да, Ельцин был одним из трех участников формальной ликвидации СССР, участником государственного переворота, в результате которого Михаил Горбачев более удачно и куда более безболезненно, чем в августе 1991 года, был отстранен от власти…» И далее пишет Третьяков: «Нет никакого СНГ. И еще вопрос — возникнет ли оно (это содружество) в будущем. Есть некая аморфная структура с неким аморфным названием, фиксирующая неподвластные ей процессы завершения распада СССР. Геннадий Бурбулис, если я не ошибаюсь, признавался, что концепция СНГ так и была задумана еще весной 1991 года».

В своем письме я привел также выдержку из показаний Силаева на допросе по делу ГКЧП в октябре 1991 года, из которой видно истинное отношение тогдашнего российского руководства к развалу Союза.

Вот что было сказано Силаевым: «Что касается последствий путча, то его провал привел к новому качественному состоянию в стране. Была приостановлена деятельность компартии, прекратили работу руководящие органы КПСС, и особенно реакционная Российская Коммунистическая партия. Поэтому можно сказать, что это сыграло свою положительную роль. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло!»

Я писал также Ельцину: «Чем больше вы, господин Президент, будете искать причины не там, где они в действительности находятся, тем более тяжкими последствиями обернется это для народов бывшего Союза, в том числе и России. Неужели личные амбиции, безудержная жажда власти стоят крови стольких людей, страданий целых народов? Неужели вам, г-н Президент, ни о чем не говорит опыт других стран — наших недавних друзей и союзников, которые ввергнуты в пропасть жесточайших междоусобиц и в этот тяжкий для них момент преданы Россией? Но Россией ли?!»

«Я достаточно хорошо знаю вас, — говорится в моем письме Ельцину, — и полагаю, что это письмо не пройдет мне даром, но мне уже 69-й год, так что жизнь в любом случае уже позади. Оглядываясь назад, могу сказать, что мне нечего стыдиться, сожалеть приходится не о содеянном, а о том, чего не успел или не сумел сделать».

Заканчивал я свое письмо следующими словами: «Во время богослужения 14 июня в Сергиевой лавре вы призвали людей к «терпению, смирению и очищению». Да, действительно, народ пока терпит, но это только пока. А что касается смирения и очищения, то очень важно, чтобы этот призыв относился ко всем, в том числе и к вам. Особенно в части, касающейся очищения».

…Вскоре после моего письма к Ельцину «Матросскую тишину» посетил генеральный прокурор Степанков. У меня спросили, нет ли у меня вопросов к Степанкову. Я ответил, что нет. Тогда мне дали понять, что Степанков хотел бы встретиться со мной. Уходить от встречи не было, разумеется, никакого смысла, и на такую встречу я пошел.

По ходу разговора Степанков сказал, что читал мое письмо к Ельцину. Считает его резким и даже непозволительным по тональности и содержанию и полагает, что вряд ли оно будет полезным для меня, тем более в моем положении.

Я понял его намек и даже какую-то степень откровенности и сказал, что прекрасно это знал, когда выступил с таким обращением, но, поскольку в данном случае речь идет не о моей личной судьбе, а о державе, я вполне сознательно пришел к выводу о необходимости именно такого письма к президенту. Я сказал также, что хотя оно и адресовано Ельцину, но важно, чтобы о нем знало как можно больше людей, и потому оно было по моей просьбе направлено в газету «Правда».

На следующий день после опубликования письма к Ельцину представитель администрации тюрьмы сказал, что на мое имя поступило много телеграмм, в которых читатели одобряют мою позицию, дают положительную оценку обращению.

Спустя пару часов мне показали несколько телеграмм, которые прибавили мне настроения, однако в последующие дни ни одного письма, ни одной телеграммы я уже не увидел; мне было сказано, что больше их не поступало.

Конечно, это была неправда. Телеграммы и письма свидетельствовали о многом, говорили в мою пользу, и потому было решено больше мне их не показывать. Я же, пользуясь случаем, хотел бы поблагодарить всех тех, кто в тот трудный для меня час поддержал мою позицию и открыто выразил свое к ней отношение. Эта поддержка много для меня значила.

Итак, 20 августа 1992 года мне было предъявлено еще одно постановление о привлечении в качестве обвиняемого — третье по счету. Фабула обвинения и на сей раз была изменена.

Как видно из материалов дела, 12 августа 1992 года Степанков дал указание своему заместителю Лисову скорректировать обвинение. В своем указании он прямо писал, что «…действиям обвиняемых дана неверная уголовно-правовая оценка».

В соответствии с указаниями Степанкова в очередном постановлении о привлечении в качестве обвиняемых наша вина уже квалифицировалась как измена Родине в форме заговора с целью захвата власти. Таким образом, после мучительных поисков формулу обвинения наконец-то «приспособили» к действующему законодательству. Хотя натянутость была совершенно очевидна и наши действия никоим образом не подпадали под предъявленное обвинение, следствие формально соблюло видимость правового подхода и «нашло» законодательное обоснование привлечения нас к уголовной ответственности.

Обвиняемым было также сообщено, что в соответствии с нашим ходатайством к уголовному делу приобщено другое уголовное дело по факту столкновения военнослужащих и гражданских лиц в ночь на 21 августа 1991 года в тоннеле под Калининским проспектом, в результате чего погибли три человека и несколько человек из числа гражданских лиц и военнослужащих были ранены. К 125 томам основного уголовного дела добавилось еще 15 томов. Ознакомление с материалами было продолжено.

Естественно, мы стремились глубоко и всесторонне ознакомиться с ними для того, чтобы основательнее подготовиться к суду. Обвинение было многоплановым, содержало немалое количество эпизодов. Было много натяжек, противоречий, очевидных несовпадений между пунктами обвинения и материалами следствия — все это привносило свои трудности. Помимо прочего, мы чувствовали просто физическую усталость.

В декабре 1992 года Степанков вновь посетил «Матросскую тишину» и вызвал меня на беседу. Не нажимая, поинтересовался, как идет ознакомление, проявив при этом полнейшую осведомленность.

Я сказал, что потребуется еще какое-то время, но затягивать не в моих интересах. Из его слов я уяснил, что он заинтересован в завершении ознакомления с материалами дела и быстрейшем направлении его в суд.

Я сказал также, что готов сделать это немедленно при условии, что будет изменена мера пресечения моим бывшим подчиненным — Плеханову и Генералову и они будут освобождены из-под стражи.