«Весь план ордена должен быть основан на том,чтоб образовать людей твердых, добродетельных и связанных единством убеждения,убеждения, состоящего в том, чтобы везде и всеми силами преследовать порок иглупость и покровительствовать таланты и добродетель: извлекать из праха людейдостойных, присоединяя их к нашему братству. Тогда только орден наш будет иметьвласть — нечувствительно вязать руки покровителям беспорядка и управлять имитак, чтоб они того не примечали. Одним словом, надобно учредить всеобщийвладычествующий образ правления, который распространялся бы над целым светом,не разрушая гражданских уз, и при коем все прочие правления могли быпродолжаться обыкновенным своим порядком и делать всё, кроме того только, чтопрепятствует великой цели нашего ордена, то есть доставлению добродетелиторжества над пороком. Сию цель предполагало само христианство. Оно учило людейбыть мудрыми и добрыми, и для собственной своей выгоды следовать примеру инаставлениям лучших и мудрейших человеков.

«Тогда, когда всё погружено было во мраке,достаточно было, конечно, одного проповедания: новость истины придавала ейособенную силу, но ныне потребны для нас гораздо сильнейшие средства. Теперьнужно, чтобы человек, управляемый своими чувствами, находил в добродетеличувственные прелести. Нельзя искоренить страстей; должно только старатьсянаправить их к благородной цели, и потому надобно, чтобы каждый могудовлетворять своим страстям в пределах добродетели, и чтобы наш ордендоставлял к тому средства.

«Как скоро будет у нас некоторое числодостойных людей в каждом государстве, каждый из них образует опять двух других,и все они тесно между собой соединятся — тогда всё будет возможно для ордена,который втайне успел уже сделать многое ко благу человечества».

Речь эта произвела не только сильноевпечатление, но и волнение в ложе. Большинство же братьев, видевшее в этой речиопасные замыслы иллюминатства, с удивившею Пьера холодностью приняло его речь.Великий мастер стал возражать Пьеру. Пьер с большим и большим жаром сталразвивать свои мысли. Давно не было столь бурного заседания. Составились партии:одни обвиняли Пьера, осуждая его в иллюминатстве; другие поддерживали его.Пьера в первый раз поразило на этом собрании то бесконечное разнообразие умовчеловеческих, которое делает то, что никакая истина одинаково не представляетсядвум людям. Даже те из членов, которые казалось были на его стороне, понималиего по своему, с ограничениями, изменениями, на которые он не мог согласиться,так как главная потребность Пьера состояла именно в том, чтобы передать своюмысль другому точно так, как он сам понимал ее.

По окончании заседания великий мастер снедоброжелательством и иронией сделал Безухому замечание о его горячности и отом, что не одна любовь к добродетели, но и увлечение борьбы руководило им вспоре. Пьер не отвечал ему и коротко спросил, будет ли принято его предложение.Ему сказали, что нет, и Пьер, не дожидаясь обычных формальностей, вышел из ложии уехал домой.

На Пьера опять нашла та тоска, которой он такбоялся. Он три дня после произнесения своей речи в ложе лежал дома на диване,никого не принимая и никуда не выезжая.

В это время он получил письмо от жены, котораяумоляла его о свидании, писала о своей грусти по нем и о желании посвятить емувсю свою жизнь.

В конце письма она извещала его, что на дняхприедет в Петербург из-за границы.

Вслед за письмом в уединение Пьера ворвалсяодин из менее других уважаемых им братьев-масонов и, наведя разговор насупружеские отношения Пьера, в виде братского совета, высказал ему мысль о том,что строгость его к жене несправедлива, и что Пьер отступает от первых правилмасона, не прощая кающуюся.

В это же самое время теща его, жена князяВасилья, присылала за ним, умоляя его хоть на несколько минут посетить ее дляпереговоров о весьма важном деле. Пьер видел, что был заговор против него, чтоего хотели соединить с женою, и это было даже не неприятно ему в том состоянии,в котором он находился. Ему было всё равно: Пьер ничто в жизни не считал деломбольшой важности, и под влиянием тоски, которая теперь овладела им, он недорожил ни своею свободою, ни своим упорством в наказании жены.

«Никто не прав, никто не виноват, стало быть иона не виновата», думал он. — Ежели Пьер не изъявил тотчас же согласия насоединение с женою, то только потому, что в состоянии тоски, в котором оннаходился, он не был в силах ничего предпринять. Ежели бы жена приехала к нему,он бы теперь не прогнал ее. Разве не всё равно было в сравнении с тем, чтозанимало Пьера, жить или не жить с женою?

Не отвечая ничего ни жене, ни теще, Пьер разпоздним вечером собрался в дорогу и уехал в Москву, чтобы повидаться с ИосифомАлексеевичем. Вот что писал Пьер в дневнике своем.

«Москва, 17-го ноября.