вожжами. Застучал камнями распоясанный мужик. Часто, часто.

Темно, фыркает лошадь. В ночи вырезаны золотые окна, как глаза. Пересохли губы, тяжело дышать. К подводе подошли, заговорили далекими, глухими голосами.

– Двоих привез.

– Один помер дорогой, другой был жив.

– Осторожней, под ноги бери.

Холодная рука скользнула по щеке и бессильно упала, качнулся сапог с приподнятым носком. Это был тот, кто лежал рядом, он не имел лица. Теплым дыханием обдала лошадиная морда, свет окутал глаза.

* * *

Над изголовьем склонилась сестра. Белеет косынка, совсем близко темные глаза. Она улыбнулась:

– Легче стало?

– Хорошо, сестрица.

Хорошо лежать в белых мягких подушках, лежать без дум. Закроешь глаза, и что-то струится, кружится, как пылинка в солнечном столбе, и кажется, что кто-то сучит длинную нитку веретена. Только крюк мешает, черный крюк посередине потолка – все смотришь на него. И ночи страшно, ночи, когда щемит, ноет бок, когда тело горит, когда стонут кругом и уносят завернутые в белые простыни тела. Но ночь проходит, наступает утро, и все стихает – только крюк по-прежнему чернеет.

– Слыхать, большую победу одержали ваши. Войну, может, кончать скоро. Дай им Бог, а то житья не было при красных – спички и те по карточкам выдавать стали. Да хорошо, давали бы, о прочем не говорю.

Это нянька. У нее морщинистое лицо и заскорузлые ладони. На соседней кровати тяжело заворочался раненый и приподнялся на руках:

– За Россию умираем.

– Нельзя вам, ложитесь.

Идет обход. Толстый шумный врач в белом халате наполнил собою палату.

– Ну как, все здоровы?

– Все.

– Молодцы!

– Дайте закурить, господин доктор.

– Курить нельзя, а вот коробочку от папирос – подарю. С картинкой.

У соседней кровати он остановился. Нагибаясь, вполголоса заговорил фельдшер:

– Ранение в живот, тяжелый случай. До вечера.

Они прошли дальше. Там раненый офицер, он перешел от красных. Молча лежит он часами, беспокойно водя рукой по груди. Когда совсем тихо, слышится бред солдата в углу о гнедой кобыле:

– Запахать нужно, будет мороз.

Сумерки вползают в окно, синеют стекла, по углам роятся темные тени. Исчез крюк, и вспомнилось бессмысленное слово. Кровать качнулась и поплыла.

Вдруг вздрогнуло тело. Яркий свет горит, стоны, громкие голоса.

Веет холодом в раскрытые двери, и выносят носилки.

– Няня, что случилось?

– Отходят ваши.

На соседней кровати в смятых подушках лежит пожелтевшее обточенное лицо.

– Отходят, няня?

– Отходят, отходят, милый, давай одеваться. Снарядов, сказывают, нет, или подкрепление не пришло. Нам эти дела непонятны. За шею обними меня. Не дал вам Бог, скоро и тебя возьмут.

В дверях столпились солдаты, толкаясь и шумя, схлынули разом. Кто-то, подняв руку, крикнул:

– Последняя подвода уходит, кто может – иди пешком.

Вскочил раненый, выбежал на середину, уцепился за стол, пошатнулся. Его подхватили, уложили, держали.

– Я сам дойду, пустите. Пустите меня.

– Всех возьмут, никого не оставят.

– Яс краю сяду, боком. Мне бы только опереться рукой.

Холодно, кто-то стонет в углу. Закрыты двери. У стола сидит нянька, подперев ладонью лицо.

– Няня, скоро за нами придут?

– Скоро.

Глухо пробили часы в коридоре. Раз.

– Скоро, няня?

– Скоро.

Открылась дверь, беззвучно вошла сестра. Стала в ногах.

– А эти?

– Этих оставили, не было подвод. Слабые они.

Отвела глаза, потупилась. Частой дрожью задрожала нога.

– Сестрица, говорите, бросили?

– Не бойтесь, я пойду узнаю. Может быть, подводы найду. Вас ведь только трое.

Она ушла. Отхлынула кровь, и стиснулись зубы, лежал не двигаясь. Нянька оправляет пустые постели, кто-то стонет в углу. Подошла, украдкой сунула яблоко в руку:

– Внучка прислала тебе. Я ей говорила.

– Страшно, няня.

Она склоняется и выпрямляется над кроватями, стряхнула градусник и смотрит на свет. Глухо бьют часы в коридоре. Раз.

Вернулась сестра:

– Я вам правду скажу. Поезд ушел, в городе войска нет.

– Сестрица, дайте яду.

– Не надо. Белые могут вернуться.

– Нас добьют.

– На поле добивают, здесь госпиталь.

– Сестрица, не уходите. Не отнимайте руку.

Тихо, совсем тихо. Кто-то стонет в углу, скрипнула половица, дрогнуло окно. Ни мысли, ни жалобы – было пусто все.

– Можно их раздеть. Покойника почему не унесли?

Погашен свет, тускло теплится зеленая лампада на столе. За окнами ночь, как черная вата. В гуле ветра слышится с перебоями торопливый стук пулемета, тяжело ложатся разрывы. Ноет бок, и тянутся нити от него к вздрагивающему свету. Туже натягиваются, вяжутся в крепкий узел. Не мигая смотрят глаза. Что за чепуха?

– Заверни курить, санитар.

– Так доктор не позволил ведь.

– Какой тут к черту доктор!

– И то правда, чего их слушать, докторов.

Дрожит от лампы на столе круг света. Санитар наш, ярославский, он огородником был. Борода козлом, изжеванная. Поправил фитиль.

– И Ивана Вановича знал, как же. Барин, а чудак – веселый был человек.

Кто-то стонет в углу, губы слиплись жаром.

– Кто здесь?

– Я, пятой роты.

– Тебе не страшно?

– Что делать…

Щемит бок. Над головой закружился, заскрежетал огромный жернов. Сквозь дым приблизилась нянька, черными губами зашептала:

– Скоро. Я видела вашего начальника разведки. Скоро вернутся. Молчать велел. Тебе одному говорю. <…>

Мутнеет темное зеркало окна, в синем тумане колеблются черные прутья. Четко вьется крюк на потолке. Куда ни смотришь, все возвращаются к нему глаза. Соседняя кровать затянута до изголовья одеялом.

А наутро пришли они. Пятеро с винтовками, со шпорами, в красных фуражках. Испуганно встрепенулась дремавшая нянька.

– Белогвардейцы где?

Быстро вошла сестра, заслонила собою кровать. Розовые зайцы бежали по потолку, шарили ищущие взгляды.

– Оставьте их, товарищи, они тяжелые все.

– Мы только посмотрим на них. Какие такие они.

Жмутся в раскрытых дверях сиделки, сторонится сестра. Один отделился, подошел, нагнулся и смотрит в глаза страшными серыми глазами. Примкнут к винтовке стальной штык.

– Вот, товарищи, за что они шли: за царские кокарды!

– Это не его фуражка. Тот умер.

– Не бойтесь, сестрица, не тронем. Там трибунал разберет.

Он отошел, красным мелькнула звезда, кто-то застонал в углу. Солнечный столб дрожит на полу, кружится пыль. Неслышно подошла сестра, положила руку на глаза.

Теплые, чуть влажные пальцы, на безымянном пальце холодеет перстень. Тихо спросила:

– Лучше?

– Спасибо, сестрица.

Г. Тан252

Из записной книжки253

Июнь, 1-го. Озеро Иегель под Ригой. Пулеметная рота светлейшего князя Ливена размещена в домах на Петроградском шоссе у озера Иегель. Ротой командует капитан Эшольц, хозяйством заведует капитан Юрген сон254, заведует оружием прапорщик Крузе255. Все родом из Эстонии.

7-го. Рига. Вчера под Венденом убит мой брат, служивший в «Landeswehr».

10-го. Вейсенгоф (в 6 верстах от Вендена). Рота хорошо размещена в школьном