возникла эта сила, до тех пор не знало о ее существовании, и только революция способствовала ее появлению и раз­витию.

Таковы силы, что привел в движение славный Артигас,— слепые, но полные жизни, с инстинктами, враждебными европейской цивилизации и любой упорядоченной системе, противящиеся как монархии, так и республике, ибо обе они происходили из городов и, связанные между со­бой, несли определенный порядок и подчинение власти. И эти силы, и в первую очередь менее революционная, использовали противостоящие партии просвещенных городов до тех пор, пока те, кто призвал их себе на помощь, не погибли, а вместе с ними погиб и город с его идеями, его литературой, школами, судами — с его цивилизацией!

Это стихийное движение в пастушеских областях столь непосредст­венно в своих проявлениях, столь незаурядно и выразительно по своему духу и направленности, что и сегодня приводит в изумление партии городов, которые вовлекли его в свое дело и окрестили политическими на­званиями, разделявшими их самих. Сила, поддерживавшая Артигаса в Энтре-Риос, была та же, что в Санта-Фе поддерживала Лопеса, в Сантья­го — Ибарру, в Лос-Льяносе — Факундо. Индивидуализм был ее сутью, конь — ее единственным оружием, бесконечная пампа — ее подмостка­ми. Орды бедуинов, в наши дни грабящие и оглашающие дикими вопля­ми пограничные районы Алжира, дают точное представление о том, что такое аргентинская монтонера, которую использовали и дальновидные политики, и знаменитые злодеи. Такая же борьба цивилизации и вар­варства, города и пустыни происходит сегодня в Африке; у орды и у монтонеры одни и те же герои, общий дух, общая стратегия стихийно­сти. Бесчисленные массы блуждающих по пустыне всадников вступают в бой с организованными отрядами города, если чувствуют превосходст­во своих сил, и, словно тучи казаков, тут же бросаются врассыпную, даже если бой идет на равных; затем они собираются вновь и внезапно нападают на спящих, угоняют коней, уничтожают отставших и вырвав­шихся вперед. Вездесущие и неуловимые, действуют они маленькими группами, слабые в открытом бою, могущественные и непобедимые в дли­тельных боевых операциях, на исходе которых организованная армия гибнет, изнуренная и обескровленная мелкими стычками, неожиданными набегами, усталостью.

Монтонера, какой в первые дни Республики появилась она под командованием Артигаса, уже обладала той звериной жестокостью, ду­хом терроризма, которые бессмертному бандиту, скотоводу из провинции Буэнос-Айрес суждено было превратить в узаконенную систему, приспособленную для образованного общества, и от лица страдающей от стыда Америки выставить ее на обозрение всей Европе. Росас ничего не придумал, его дарования хватило лишь на то, чтобы повторить своих пред­шественников и превратить дикие инстинкты невежественных масс в хладнокровно обдуманную и выстроенную систему. Ремень из кожи полковника Масиэля, служивший путами для коня Росаса, который видели иностранные лазутчики, предвосхищен обычаями Артигаса, прочих каудильо — варваров и татар. Монтонера Артигаса своих врагов одевала в жилеты, то есть зашивала их в шкуры только что освежеванных живот­ных и бросала в поле. Читатель может вообразить весь ужас этой мед­ленной смерти. В 1836 году страшной казни подвергли одного полковни­ка регулярной армии. Казнить с помощью ножа, обезглавливать, а не расстреливать — сей живодерский инстинкт Росас возвел в правило, чтобы даже смерть была в духе гаучо, а убийца получил жуткое наслаждение. Прежде всего он хотел заменить законные и принятые в ци­вилизованных обществах формы жизни такими, которые он называет американскими и во имя которых зовет на помощь Америку, в то время как Бразилия, Парагвай и Уругвай в страдании призывают содружество европейских государств помочь им освободиться от этого каннибала, уже вторгшегося в их пределы со своими кровавыми ордами. Невозможно сохранить спокойствие духа, необходимого для выяснения исторической истины, когда на каждом шагу тебя останавливает мысль о том, как же долго ему, с его системой убийств и жестокостей, допустимых разве что в глубинах Африки — в Ашанти[153] и Дагомее[154],— удалось держать в заблуждении Америку и Европу!

Таков, с момента ее появления, облик монтонеры, этого поразитель­ного орудия войны и расправы, знакомого только обитающим на равни­нах азиатским народам,— ее никогда не следует смешивать с нравами, идеями и обычаями аргентинских городов, которые, как и все американ­ские города, всегда были продолжением городов Европы и Испании. Мон­тонера поддается объяснению лишь при исследовании внутреннего строя общества, ее породившего. Артигас, сначала проводник, контрабандист, то есть человек, объявивший войну образованному обществу, городу, за­тем начальник округа, каудильо, возглавивший массы гаучо,— именно этот тип с небольшими вариациями продолжает жить в каждом полко­водце пампы. Как и все гражданские войны, в которых глубоко вражду­ют партии, расходящиеся между собой в образовании, верованиях и целях, война в Аргентинской Республике велась долго и упорно, до тех пор пока одна из сторон не победила. Революционная война в Аргентине была двоякого рода: во-первых, это была война приобщенных к европей­ской культуре городов против испанцев с целью добиться большего простора для развития; во-вторых, это была война каудильо против го­родов за освобождение от всякого гражданского подчинения и открытие пути для развития своих склонностей и ненависти к цивилизации. Горо­да побеждают испанцев, а пампа побеждает города. Вот разъяснение сек­рета аргентинской революции, первый выстрел которой прозвучал в 1810 году, а последний еще впереди.

Я не стану вдаваться во все детали, которых требует эта тема — борьба длится неопределенное время, одни города погибают раньше, другие позже. Жизнь Факундо Кироги даст нам возможность показать происходящее во всей его полноте. А сейчас я должен лишь отметить, что с победой каудильо все формы гражданской жизни, даже те, что существовали при испанцах, в одних областях страны исчезали совер­шенно, в других частично, но всюду дело идет к их гибели. Народы в своей массе неспособны сопоставлять и сравнивать различные эпохи; единственное, что охватывает их взор,— это настоящее; потому-то никто не замечает разрушения и упадка городов, точно так же, как до сих пор не отдают себе отчета в том, что народы глубинных провинций яв­но движутся к полному варварству. В Буэнос-Айресе столь сильны чер­ты европейской цивилизации, что в конце концов городу удастся воспи­тать Росаса и сдержать его кровавые варварские инстинкты. Высокий пост Росаса, отношения с европейскими правительствами, очевидная не­обходимость уважать иностранцев, лгать в печати и отрицать все совер­шенные им зверства во избежание всеобщего осуждения — все это в конце концов заставит его сдерживать свою жестокость, это уже замет­но, хотя и не помешает Буэнос-Айресу стать, подобно Гаване, самым богатым и в то же время самым порабощенным и развращенным горо­дом Америки.

В результате господства поддерживающих Росаса каудильо четыре города уже уничтожены — это Санта-Фе, Сантьяго-де-Эстеро, Сан-Луис и Ла-Риоха. Санта-Фе, раскинувшийся