царя зверей, жалкого кота, называемого пумой, который бежит, едва завидев собак, а живущего в наших лесах ягуара — тигром. Какими бы шаткими и неосновательными ни казались на первый взгляд мои объяснения при­чин гражданской войны, позже станет очевидно, сколь прочны и несокрушимы они.

Жизнь в аргентинской пампе, какой мы ее изобразили, не есть нечто особенное, это порядок вещей, система человеческих отношений, естест­венно возникшая и, на мой взгляд, единственная в мире, и ее одной достаточно, чтобы объяснить нашу революцию. До 1810 года в Аргентинской Республике было два различных общества, соперничающих и несо­вместимых, две различных цивилизации: одна — испанская, европейская, просвещенная, другая — варварская, американская, почти индейская. Ре­волюция в городах послужила только толчком к тому, чтобы эти два раз­личных способа бытия одного народа столкнулись друг с другом, со­шлись в поединке и после долгих лет борьбы один поглотил другой. Я изобразил обычные, типичные для пампы человеческие взаимоотноше­ния, разобщенность в тысячу раз большую, чем между кочевыми племе­нами, обнаружил мнимость объединения праздных людей, показал, из чего складывается репутация гаучо: отвага, дерзость, ловкость, жесто­кость, сопротивление правосудию и гражданским городским властям. По­добный тип общественной организации существовал в 1810 году, сущест­вует он и теперь, что-то в нем изменилось, кое-что понемногу меняется сейчас, многое остается незыблемым. Эти очаги объединений отважных, невежественных, свободных и ничем не занятых гаучо тысячами разбро­саны по всей пампе. Революция 1810 года все привела в движение, вез­де зазвенело оружие. Общественная жизнь, которой до той поры недо­ставало этим арабо-романским объединениям, ворвалась на все постоялые дворы, и революционное движение в конце концов породило военные ас­социации гаучо в виде провинциальной монтонеры, законной дочери корч­мы и поместья — порождение пампы, враждебное городу и патриотиче­ской революционной армии. По мере развития событий мы увидим эти провинциальные воинства во главе со своими каудильо, станем свидете­лями победы пампы под началом Факундо Кироги над городом над его духом, правлением, цивилизацией и, наконец, возникновения деспотиче­ского и унитарного правления во главе с хозяином скотоводческого по­местья Хуаном Мануэлем де Росасом, который вонзает в горло образо­ванного Буэнос-Айреса свой нож гаучо и уничтожает творения веков, культуру, законы и свободу.

Глава IV

РЕВОЛЮЦИЯ 1810 ГОДА

Когда начинается битва, татарин издает страш­ный вопль, нападает, ранит, исчезает и возвра­щается, подобно молнии[149].

Виктор Гюго.

Пройдя весь путь, что остался позади, мы приблизились к тому моменту, с которого начинается наша драма. Нет смысла останавливать­ся на характере, задачах и целях Войны за независимость. Всюду в Америке эти войны были одинаковы и порождены единым источником, а именно: развитием европейских идей. Америка действовала так же, как действовали все прочие народы. Книги, события — все вело её к тому, чтобы присоединиться к порыву, который охватил Францию под влиянием Северной Америки и собственной литературы, Испанию — под влиянием Франции и ее литературы. Однако для нашей темы важно отметить, что революция — если исключить такое ее внешнее достиже­ние, как независимость от Короля— была близкой и понятной только аргентинским городам, для пампы же она осталась чужеродным и не­значительным событием. Книги, брожение идей, гражданский дух, суды, право, законы, образование — вот точки соприкосновения городской общ­ности с европейцами; там была основа для организации общества, непол­ная, отсталая, если угодно, но именно потому, что она была неполной и не достигала той высоты, которой, как уже было ясно, могла достичь, революция воспринималась в городах с великим энтузиазмом. Для пампы революция стала камнем преткновения. Подчиняться Королю было при­ятно, ибо это было подчинение власти. Пастушеское село не могло от­носиться к этому вопросу по-иному. Свобода, ответственность власти — все вопросы, которые намеревалась разрешить революция, были чужды образу жизни пампы, ее потребностям. Но революция была полезна ей вот в каком смысле: она указывала цель и давала занятие избыточным силам (о них мы уже говорили), прибавляла к существующим новый центр объединения, более значительный, чем тот — столь подробно опи­санный нами,— что был в их округе и куда ежедневно съезжались муж­чины из окрестных селений.

Мощно развитые физические задатки этих спартанцев, их воинствен­ные наклонности, которые тратились впустую в поножовщине, их поис­тине римская праздность, которой не хватало лишь Марсова поля, чтобы упражняться в военном искусстве, презрение к власти, с которой они вели непрерывную борьбу,— все это, наконец, смогло найти выход и раз­виться в полной мере.

Итак, в Буэнос-Айресе началось революционное движение, и все про­винциальные города с решимостью откликнулись на его призыв. Всколыхнулось и примкнуло к восстанию пастушеское село. В Буэнос-Айре­се создается более или менее дисциплинированное войско, предназначен­ное для наступления на Верхнее Перу и на Монтевидео, где сосредоточились испанские силы под командованием генерала Вигодета[150]. Организованные войска генерала Рондо[151] начали осаду Монтевидео, к ним присоединился знаменитый каудильо Артигас с несколькими ты­сячами гаучо. Артигас был наводившим ужас контрабандистом до 1804 года, когда гражданские власти Буэнос-Айреса сумели одержать над ним верх и поставили себе на службу, назначив начальником округа с тем, чтобы он защищал ту власть, с которой враждовал до сих пор. Если читатель не забыл о такой фигуре, как проводник, о главных чер­тах, характерных для кандидата в военачальники пампы, он легко пой­мет характер и мотивы действий Артигаса.

В один прекрасный день Артигас со своими гаучо покинул генерала Рондо и выступил против него. Положение последнего похоже на то, в каком сейчас находится осаждающий Монтевидео Орибе, которому с тыла угрожает другой враг. Единственное их различие — то, что Арти­гас был врагом и патриотов, и роялистов одновременно[152]. У меня нет намерения ни уточнять причины или поводы, обусловившие этот разрыв, ни давать этому явлению какое-либо определение, освященное политиче­ским лексиконом, ибо ни одно из них не подходит. Когда в любой стране начинается революция, сначала там вступают в борьбу два противопо­ложных лагеря: революционный и консервативный; у нас враждующие партии получили названия патриотической и роялистской. Естественно, победившая партия разделяется на фракции умеренную и радикаль­ную — на тех, кто хотел бы довести революцию до конца, и тех, кто хо­тел бы удержать ее в определенных границах. Характерно для револю­ций и то, что партия, потерпевшая поначалу поражение, реорганизуется и побеждает благодаря расколу, который происходит в лагере победив­ших. Но когда в ходе революции одна из сил, выступивших в ее под­держку, немедленно откалывается и образует третью группировку, она ведет себя одинаково враждебно по отношению как к одному, так и к другому лагерю, но и эта отколовшаяся группа оказывается неоднород­ной. Общество, в котором