– Куда?

– В отель. Я очень хочу тебя.

И она хотела. Да-да, это было бы очень кстати. Надо только поставить будильник, чтобы успеть вернуться домой.

Молниеносно – так ей показалось – они втроем перенеслись в люкс какого-то отеля. Лежали на кингсайз-кровати, так, что их бедра терлись друг о друга. Пили чистый виски, заедая (заедая?) рыбным, сырным и мясным. Смотрели какое-то шоу на огромном экране.

Футболист поцеловал Сашу в губы.

А его друг вдруг крепко обнял ее сзади.

* * *

тяжело

Тяжело открывать глаза. Она попробовала, но с первого и со второго раза не получилось. Будильник не умолкал – звенел, визжал, теребил Сашины непротрезвевшие нервы. Стоп.

Она не дома. А где?

Саша приподнялась на локтях и несколько секунд вглядывалась в полутьму. Шикарный номер. Тело – мужское, голое – рядом, обнимает, а вот и второе недалеко от нее. Было хорошо.

Где же этот чертов телефон?! Он не умолкал, запутался где-то в складках одеяла, дразнил, издевался.

Надо встать, одеться, незаметно проскользнуть к выходу. Домой. Проверить ребенка. Сколько уже часов? Два или три? Она, конечно, опоздала страшно, но все еще может обойтись.

Наконец нащупала, отключила будильник.

Что?

Семь утра.

Она оделась и одеревеневшими руками вызвала такси, без зазрения совести положила в карман какие-то деньги, просто оставленные на тумбочке. Крупная дрожь помешала с первого раза попасть по кнопке вызова лифта. Зашла в кабину. В зеркале отражалось нечто потасканное, взлохмаченное, дикое, с засосами на шее и у рта.

Наверное, это было слишком.

«Холодно. Надену горнолыжку, и будем долго гулять», – подумалось ей невпопад.

Еще из такси она увидела в двери вредную древнюю бабульку, соседку с нижнего этажа. Саша кинула бумажку водителю и выскочила из машины. Попала под желтый свет у подъезда. Под подслеповатые глаза старушки.

– Мамашка, домой вернулась, а?! – плюнула та на землю.

Времени для перепалки не было. Саша протиснулась между соседкой и дверным проемом и побежала по лестнице.

Сердце замерло.

Его крик был слышен на весь подъезд. Она не успела. Она…

Руки тряслись. Вставляли ключ в замочную скважину. Открывали одну, потом другую дверь. Быстрей, быстрей!

Черт!

Ребенок кричал в кровати, его голова покраснела и, казалось, готова вот-вот лопнуть. Тело застыло в судороге. Памперс протек и по всей простыне проступили желто-коричневатые разводы.

Она предала его.

Она опоздала.

шесть

(восемь-девять недель беременности)

крем

крем для

Невозможно! Саша всхлипнула и села на диван. Ее мутило, мир перед глазами расплывался, расплывался, расплывался. Вырвет? Хотелось бы, если станет легче.

Но легче не станет. Пойдет по новому кругу деления клетки и развития новой жизни. Можно было кинуться к унитазу. Сделать это самой. Но она послушно сидела, опасливо задерживая дыхание – лишь бы растущий эмбрион не начал избавляться от недавнего ужина.

Надо перетерпеть. А потом собрать, выкинуть это из своей квартиры и своего сердца. Дыши, дыши.

Что там в его коробке.

Крем для бритья от известной фирмы – ее подарок.

Растянутая футболка, пахнущая дезодорантом и пакорабаном

Одинокий изломанный шнур от зарядки.

Лезвие с какими-то застрявшими частичками.

Туба со смазкой полупустая хотя вроде в последний раз была полная.

Его волос Несколько волосинок, прилипших к тонкому зубчатому прямоугольнику пластика. На расческе. Расческа с волосами. Нет, это ее.

Мазь от геморроя что тут сказать.

Потрепанная закладка для книги, с портретом Буковски, – неиспользуемый ненужный элемент. Читал он только сообщения в телефоне.

Читал от тех, кого, может быть, быть может. Не быть может, а определенно.

Марк определенно кого-то трахал.

Не ее.

Он определенно кого-то хотел.

Не ее.

От нее он бежал. Трусливо, нет, – одергивала себя Саша, – не трусливо. Прямолинейно. Жестоко. Гадко. Признался. После полугода совместной жизни в ее квартире – уговорила, уговорила пожить здесь, пока строится его студия в Новой Москве – черт возьми.

После 182 ужинов и 182 эпизодов сериала, восьми использованных больших пачек презервативов, трех месяцев с «я достану, не переживай» (прерванным, мать его, половым актом), двух крупных ссор и десятка мелких споров из-за разбросанных вещей. Словом, после полугода неплохих спокойных отношений он вдруг показал свое настоящее лицо одним этим делай аборт

Он сказал: я ухожу.

Он сказал: я не готов к детям.

Он сказал: твоя жизнь – твои решения но трахал без презерватива меня ты

Он сказал: знаешь, мы не подходим друг другу, это было ошибкой.

Он сказал: я больше тебя не люблю, а может, и никогда не любил.

Он сказал: эти вещи не нужны, да и вообще теперь у меня воск для бороды а крем для жопы тоже выбросить? Промолчал.

Он сказал опять: я ухожу.

Она не ответила.

И он ушел.

Она выбросила коробку с вещами и потом удивлялась – вот это да, человек умеет исчезать незаметно. Будто и не было общих планов, обоюдной любви. Ребенка. Хотя что ему-то? Он бросил ее крем для бритья и ушел к воску для бороды. Только и всего.

Саша помнила, что три дня назад она много кричала. Что совсем не плакала. Но кричала. Открыла рот и не сдерживалась. Правда, никто этого крика так и не услышал. Она выла на полу, ела мало, сначала слишком много звонила подругам, а потом им звонить перестала. Она царапала ногтями ляжки, чувствовала боль, но раздирала, раздирала дальше. Вокруг все обострилось, усложнилось, потом затаилось.

Она стала себе противна. Не ощущала себя беременной. Лишь вымотанной, выпотрошенной, принадлежащей не себе, а тому существу, которое и в глаза-то не видела. А оно управляло ее телом. Она толстела. Набухала. Стала по-другому пахнуть. Хотела секса больше, чем когда бы то ни было. Блевала. Потела. Перестала краситься, редко подмывалась и днями не выходила на улицу. Ела, ела, ела. Росла, росла, росла. Почти не расчесывала волосы – зачем?

Она, похоже, сама была виновата.

Зачем она сохранила ребенка?

От никого. От ничего. От пустого места.

От:

(крем для бритья, пакорабан, одинокий, застрявший волос, ненужный геморрой)

Вот кем был для нее Марк.

И все же.

Она помнила начало этой любви.

Он был внимателен на свиданиях, устраивал сюрпризы, радовал, действительно радовал ее; он страстно целовал, трогал грудь, засовывал пальцы в рот, засовывал пальцы в лоно, знал, где ее клитор и что с ним нужно делать; он брал ее, как хотел и когда хотел.

И все это время наверняка знал, что она не подходит. Она не любимая, не желанная, со своей старенькой квартирой на юго-востоке Москвы, невнимательностью и лишь местами, моментами, нюансами красивая – не «та самая». Она – не та, она – не его

А она хотела вместе делать ремонт. А потом купить красивые тарелки, красивые салфетки, красивые приборы. Она хотела вместе планировать семейные ужины, накрывать на стол, за которым будут собираться его – и ее – родственники и задавать неудобные вопросы о как она хотела неудобных вопросов Она хотела спорить из-за мелочей, мириться в спальне, иногда закрывать глаза на вспышки агрессии.

Она хотела вечерами лежать – и чтобы любимый обнимал ее сзади, за живот и нежно по нему барабанил, отвечая детским пинкам с той стороны. Она хотела, когда родится ребенок, вместе ходить в поликлинику, и Марк непременно держал бы люльку, пока она заполняла паспортные данные в карточку их малыша или малышки. Она все это хотела. Она, она.

Она хотела простого. Любви.

Она хотела, чтобы все получилось. Втроем.

А он.

Он не хотел.

* * *

(настоящее время, дом, час после приступа)

– Возраст?

– Семь месяцев.

– Эпилепсия?

– Да.

– Вес?

– Восемь сто.

– Как часто приступы?

– Мелкие – каждый день.

Врач раздевал и осматривал ребенка, щелкая языком, быстро, отрывисто задавал вопросы. Саша застыла с папкой документов в руках и не могла пошевелиться. Отвечала, но мало понимала, что происходило вокруг. В ушах застыл гул двадцатиминутного плача, пока ехала скорая, громкого плача, пока она меняла подгузник, оглушительного плача, пока качала ребенка, пытаясь хоть как-то помочь, хоть как-то