Через некоторое время останки Николая были водружены накушетку.

Мы с Валерой вышли в коридор.

— Погодьте тута, — велел санитар, — ща талондадим.

Мы застыли у стены. Разговаривать не хотелось, да и не о чембыло.

— Вот ядрена матрена, — не выдержал Валера.

Он явно хотел продолжить свою речь, но тут за дверьюпослышался дружный вопль, она распахнулась, в коридор вылетели три алконавта вгрязных халатах и опрометью, даже не качаясь, понеслись на улицу.

— Что это с ними? — изумился Валера.

— Не знаю, — пробормотал я, — может, пошли вснегу купаться, ну так после бани поступают иногда.

Не успели мы с соседом сообразить, что нам делать дальше,как на пороге возникла еще одна личность, тоже в белом, но не в халате.Человек, пошатывающийся перед нами, был облачен в нечто, более всегонапоминавшее тогу римлян. Вид у него был совершенно безумный, очевидно, он непросыхал с Нового года.

— Слышь, ребята, — прохрипел он, — гдеПетрович? И ваще, я сам где?

Возле меня раздался грохот. Я обернулся — Валера, словноистерическая барышня, обрушился в обморок. Вот тут я перепугался по-настоящемуи закричал:

— У вас есть тут нормальные врачи?

«Римлянин» затряс головой:

— В Алтуфьеве Ленка живет, она роды принять может.

Выдав эту информацию, тип в простыне спокойно вышел наулицу.

Я попытался привести Валеру в чувство. Наконец сосед открылглаза и спросил:

— Он где?

— Кто?

— Николай.

Ощущая себя персонажем пьесы абсурда, я осторожно ответил:

— Мы в морге, Николай на кушетке, в чулане.

— Нет, — простонал Валера, — он ушел.

Я мысленно перекрестился. Похоже, от переживаний психикасоседа не выдержала. Ладно, попробую воздействовать на него логикой. Я вошел вкомнату, толкнул дверь в каморку и хотел сказать: «Смотрите, вот труп братавашей тещи», но слова застряли у меня в горле. Колченогий топчан был пуст. Вуглу чуланчика белела груда тряпок, сверху на них лежала одна туфелька, вернее,коротенький сапожок, тоже белый, узконосый, довольно элегантный и от этогощемяще беззащитный. Чуть поодаль валялась черная шапочка конической формы.Больше тут не было ничего.

— Э… — пробормотал я, — э…

Но Валера уже обрел способность соображать и двигаться,поэтому он рванул во двор, я последовал за ним и увидел дивную картину. Узабора стоит тип в белой тряпице и колотит кулаками по доскам, приговаривая:

— Откройте, это я, Николай.

— Так он жив! — закричал я.

— Выходит, да, — ответил Валера, пытаясь оторватьмужика от забора.

— Кто же сказал, что он умер?

— Димка, гад, — пыхтел сосед, заталкивая плохосоображающего родственника в «Лендкрузер».

Я попытался трезво оценить ситуацию. Значит, Николай неумер, просто опьянел до невменяемости. Ну, Валера, ну, хорош! Впрочем, и ядурак! Следовало проверить «труп», поднести к его носу зеркальце… Замечательно,что мы не успели уехать и не оставили бедолагу в морге.

— Если кому рассказать, не поверят, — воскликнулВалера, — ладно, везем это чудо назад, в Локтевку.

Я включил было мотор, но тут Николай, вроде бы заснувший,ожил и взвыл:

— Верните мне ботинки.

— Ну еклин! — в сердцах заявил Валера. — Онбосиком! Туфли в морге оставил, ща сбегаю.

Но мне не хотелось оставаться тет-а-тет с пьяным,полубезумным мужиком, поэтому я быстро сказал:

— Сидите, я принесу обувь.

Возле топчана в чуланчике и впрямь валялись растоптанные,никогда не видевшие крема для обуви опорки. Я брезгливо поморщился, наклонился,и тут мои глаза вновь наткнулись на кучку одежды, сиротливо белевшую в углу:сапожок… шапочка…

Забыв обо всем, я схватил головной убор и завертел его впальцах. Коническая, сшитая из клиньев шапочка. Точь-в-точь такая лежит сейчасв кабинете у Норы, только белого цвета. Взяв ее, я вернулся в комнату и увиделдевицу, возившуюся у шкафа.

— Это чье? — ткнул я в нос алкоголички головнойубор.

Та заморгала.

— А че?

— Кому принадлежит эта вещь?

— Фиг ее знает!

— Она лежала в чулане, в углу.

— А… а, — протянула санитарка, — слышь, ваштруп-то, тю-тю, сбежал. Мы чуть не сдохли, когда…

— Извините, — перебил я ее, — он жив, простопьян был!

Девица выпучила затуманенные глаза.

— Ну… того… вы даете, однако!

— Чья это шапочка? — настаивал я.

Она пожала плечами.

— Туда одежу сваливают.

— Какую?

— Ну, всякую, — бестолково объясняладевица, — к примеру, родственники брать не хотят, грязная очень или снеопознанного кого. Опишут тряпки и в печку, за фигом их хранить, да и негде.

— Можно узнать, кому принадлежали эти вещи? —ткнул я пальцем в груду тряпья.

Санитарка зашевелила губами:

— Ваще… зачем тебе? Ты кто? Чего пристал? Не поймуникак! Труп привез, а он уходит… Коли ваша шмутяра, забирай! Мне они все безнадобности. Может, другой кто бы и прихватил себе, да я брезгливая сильно!

— Но неужели тут нет компьютера, где вы ведете учеттрупов?

Девушка хрюкнула:

— Компьютер, блин! Ну сказанул! Журнал у нас!

— Можно его посмотреть?

— А не положено!

Я вытащил из кошелька очередную купюру.

— Ща приволоку журнальчик, — оживилась девица.

По тому, как резво она побежала к выходу, я понял, чтоалкоголь начал отпускать ее. Глядишь, через некоторое время она будет способнаадекватно отвечать на вопросы. Я вернулся в чуланчик и, преодолеваябрезгливость, поворошил тряпки в углу. Коротенькая плиссированная юбочка белогоцвета, блузка с длинным рукавом и воротником-стойкой, украшенная длиннойцепочкой «золотых» пуговичек, гольфы и один сапожок. Все легкое, летнее,совершенно непригодное для вьюжного февраля.