лучше пойти прогуляться. Мне в любом случае нужно было на улицу: там ждала машина, которую предстояло отогнать в гараж. Из-за частичного затемнения прогулка поздним вечером, в отличие от довоенного времени, отнюдь не сулила удовольствия, но, впрочем, я его и не искал, и потому мне было все равно. Где-то в районе Пятидесятой улицы я окончательно решил снова попытать счастья и подать очередной рапорт с просьбой отправить меня на фронт. Здесь, дома, я не имел ничего против того, чтобы носить форму и работать в армейской разведке. Работа на гражданке у Ниро Вулфа тоже представлялась мне вполне терпимой. Однако при этом мне все сильнее казалось, что попытка совместить эти две работы закончится для меня тюремным сроком с поражением в гражданских правах, а это означало, что я никогда не смогу баллотироваться в президенты.

Домой на Тридцать пятую улицу я вернулся в двенадцатом часу, но был настолько погружен в свои мысли о будущем, что не обратил внимания на мужчину, выбирающегося из такси. Заметил я его, только когда он стал подниматься по ступенькам крыльца, к которому направлялся и сам. К тому моменту, когда я, преодолев восемь ступенек, оказался на одном уровне с гостем, он уже поднес палец к дверному звонку. Услышав мои шаги, мужчина обернулся, и я узнал Джона Белла Шаттака.

– А ну-ка позвольте, – произнес я и, протиснувшись между ним и дверью, вставил ключ в замок и повернул его.

– А-а-а… – протянул он, вглядываясь в мои черты, залитые сумеречным светом. – Майор Гудвин… Мне нужен мистер Вулф.

– А мистер Вулф в курсе, что он вам нужен?

– Да… Я ему звонил…

– Ладно. – Я впустил Шаттака в дом и запер дверь. – Пойду скажу, что вы уже здесь.

Дверь в кабинет была распахнута. Оттуда донесся рев Вулфа:

– Арчи, веди его сюда!

– Слышали? Идите на звук, – бросил я Шаттаку.

Он послушно направился в кабинет. Я вошел вслед за ним и сел за свой стол.

– Быстро же вы добрались, сэр, – громыхнул Вулф. – Присаживайтесь. Вот самое удобное кресло.

Шаттак был в смокинге, однако бабочка была сдвинута чуть в сторону, а на рубашке виднелось пятно, отчего политик выглядел немного неряшливо. Он открыл рот, кинул на меня взгляд, закрыл его, потом посмотрел на Вулфа и наконец заговорил:

– Генерал Файф позвонил мне насчет полковника Райдера. Я как раз был на званом обеде… Мне предстояло выступить с речью… Как только я освободился, то сразу же позвонил вам. – Он снова посмотрел на меня. – Прошу меня простить, майор Гудвин, но мне кажется, что было бы лучше, если…

Когда я переступил порог кабинета, то сел за свой стол столь поспешно, потому что не сомневался: Вулф непременно выставит меня вон, поэтому я хотел заранее высказать ему свое мнение на этот счет. Однако слова Шаттака внесли в происходящее некоторые коррективы. Он не просто предложил меня прогнать, против чего Вулф просто из принципа непременно бы возразил, он предложил меня прогнать, предварительно не посовещавшись с хозяином. Вулф счел такое поведение недопустимым.

– Майор Гудвин, – пояснил Вулф, – приставлен ко мне совершенно официально. Он мое доверенное лицо. Неужели вы хотите сообщить мне нечто такое, о чем армии не обязательно знать?

– Разумеется, нет, – ощетинился Шаттак. – Я не располагаю сведениями, которые хотел бы утаить от армии.

– Да неужели? – Вулф изумленно изогнул брови. – А вот я располагаю. Я храню сотни самых разных тайн, которыми лучше ни с кем не делиться. Мистер Шаттак, я в жизни не поверю, что вы чисты, как свежий снег. Впрочем, оставим это. Вы мне что-то хотели сказать насчет полковника Райдера?

– Не сказать. Спросить. Я узнал от Файфа, что вы расследуете обстоятельства гибели полковника и завтра представите генералу отчет. Вам уже удалось что-нибудь выяснить?

– Ну… Кое-что мы уже установили. Помните гранату? Ту, розовую, которую утром принес майор Гудвин, а полковник Райдер убрал к себе в стол. Так вот, она взорвалась и убила его. Должно быть, он ее вынул. У нас есть основания полагать, что в момент взрыва граната находилась либо на столе, либо над ним. Ее осколки разлетелись по всему кабинету.

Я привожу слова Вулфа, потому что их услышал и они отложились у меня в памяти, однако должен признаться: мой ум был занят другим. В первую очередь меня поразило не то, что я услышал, а то, что увидел. Прямо за Вулфом, чуть справа от него, висела картина маслом по стеклу, с изображением монумента Вашингтона. Кстати сказать, картина была маскировкой, прикрывавшей смотровое отверстие, через которое из специальной ниши рядом с кухней можно было наблюдать за происходящим в кабинете. Под картиной висело несколько небольших полочек, уставленных всякой всячиной, в том числе и разными памятными сувенирами, доставшимися нам в ходе разных расследований.

Мое внимание привлек предмет, стоявший на четвертой полке сверху, которого раньше там не было. Являл он собой, мягко говоря, странное зрелище, поскольку был связан с делом, в котором мы еще не успели поставить точку. На полке стояла граната, разрыв которой отправил на тот свет Райдера. Точно такая же граната совсем недавно стояла на комоде в моей комнате.

Разумеется, осознание этого факта ввергло меня в дичайшее изумление, и тут до меня дошло кое-что, ничуть не менее ошеломляющее. Я понял, что передо мной еще одна граната – сестра-близнец моей, той самой, которую Вулф потребовал убрать из его дома. При этом я мог поклясться, что, когда я вышел из кабинета два часа назад, ее на полке не было.

Несмотря на свое потрясение, я таращился на гранату не более двух секунд, так как знал, что пристально разглядывать чужие вещи невежливо. Поскольку Вулф и Шаттак не прервали разговора, я заключил, что ни один из них не обратил внимания на пережитый мною шок. Как я уже упомянул, мое сознание автоматически фиксировало все, что они говорили.

– А как произошел взрыв? Что привело к детонации гранаты? Вам это удалось выяснить?

– Нет, – коротко ответил Вулф. – В газетах сообщат, что произошел несчастный случай, без всяких версий случившегося. Генерал Файф утверждает, что просто так чека вылететь не могла, но даже эксперты допускают ошибки. Кроме того, нельзя исключать версию суицида. В этом случае с технической точки зрения все гораздо проще: полковник просто выдернул чеку сам. Но для этого он действительно должен был хотеть свести счеты с жизнью. Но так ли это на самом деле? Что скажете? Может быть, об этом знаете вы? Вы же были крестным его сына, вы называли полковника