Страх гарантированно был основным чувством, все остальноебыло уже его следствием. Тогда я и сам не мог догадаться, что из всего этогоможет произойти, но вскоре мы должны были понять это ясно, как день.

На следующий день мы с Джоан спустились к завтраку довольнопоздно — точнее говоря, поздно по лимстокским понятиям. Было половина десятого— время, когда в Лондоне Джоан как раз приоткрывала один глаз, а у меня почтинаверняка были закрыты еще оба. Тем не менее, когда сразу после нашего приездаПартридж спросила:

— Завтрак подавать в половине девятого или вдевять? — ни Джоан, ни я не решились предложить время попозже.

У меня сразу же испортилось настроение, когда я увидел напороге Эме Гриффит, разговаривающую с Миген. Едва заметив нас, она закудахталас обычной сердечностью:

— Доброе утро, сони! Я уже добрых два часа на ногах!

Это, разумеется, ее личное дело. Врачу, конечно, надо ранопозавтракать, а его самоотверженная сестра для того и есть, чтобы наливать емучай или кофе. Но это еще не причина, чтобы ходить и будить сонных соседей.Половина десятого — не время для утренних визитов.

Миген скользнула назад в дом — по-моему, в столовую, чтобыдокончить завтрак.

— Я сказала, что внутрь не пойду, — продолжала ЭмеГриффит, — хотя, честное слово, не знаю, что удобнее: вытащить человека иговорить с ним на крыльце или зайти в дом и поговорить с ним там. Я только хотеласпросить — не найдется ли у вас какой-нибудь зелени для поста Красного Крестана автостраде. Если есть, я скажу Оуэну, чтобы он заезжал к вам.

— Ранние вы пташки, — сказал я.

— Ранняя пташка червячка съедает, — засмеяласьона. — К тому же в это время люди обычно бывают дома. От вас я собираюсь кмистеру Паю, а попозже к Брентону. Со скаутками.

— Когда раздавали энергию, вы, наверное, раз пятьстановились в очередь, — сказал я. В этот момент зазвонил телефон и явернулся в холл, предоставив Джоан ее участи: она бормотала что-тоневразумительное о ревене и фасоли, проявляя полную неосведомленность осостоянии огорода.

— Слушаю, — сказал я в телефон.

На другом конце провода послышался глубокий, растерянныйвздох и смущенный женский голос произнес:

— Ox!

— Слушаю, — повторил я ободряюще.

— Ох! — раздалось снова, а затем последовалвопрос:

— Это.., простите.., это вилла «Розмарин»?

— Да.

— Ох! — незнакомка, видимо, начинала этиммеждометием каждую фразу. После этого она боязливо попросила:

— Можно мне одну минутку поговорить с мисс Партридж?

— Разумеется. Простите, а кто ее спрашивает?

— Ох! Скажите ей, что звонит Агнес, хорошо? Агнес Уодл.

— Агнес Уодл?

— Да, пожалуйста. Ох, только на минуточку…

Преодолев искушение ответить: «Ох, хоть и две, Агнес!» — яотложил трубку и крикнул наверх, откуда доносились звуки, свидетельствующие обурной деятельности мисс Партридж где-то на втором этаже:

— Мисс Партридж! Мисс Партридж!

Мисс Партридж появилась на лестнице с длинной шваброй в рукеи со взглядом, выражавшим ее вежливые манеры: ну, что там, горит, что ли?

— Да, сэр?

— Агнес Уодл хочет с вами поговорить по телефону.

— Простите, — кто?

Я повысил голос:

— Агнес Уодл!

— Ага… Агнес Уодл! Чего это ей от меня надо? Вызов ктелефону явно вывел мисс Партридж из равновесия; она отставила швабру ипомчалась по лестнице так, что только зашелестело ее ситцевое платье.

Я скромно вернулся в столовую, где Миген ела поданные назавтрак почки и бекон. В отличие от Эме Гриффит она отнюдь не выгляделасчастливой и бодрой «ранней пташкой». Правду говоря, она только пробормоталачто-то, здороваясь со мной, и молча продолжала есть.

Я раскрыл утреннюю газету. Через пару минут вошла Джоан:шок, который она испытала, оказался, кажется, не очень сильным.

— Привет, — сказала она. — Вот это да!Похоже, что я на всю жизнь опозорилась, потому что не знаю, что там когдарастет. В это время года есть фасоль?

— Нет, только в августе будет, — ответила Миген.

— Странно, в Лондоне она есть круглый год.

— В банках, милочка, — сказал я. — Амороженую фасоль привозят на кораблях с разных концов империи.

— Как слоновую кость, обезьян и павлинов? —спросила Джоан.

— Вот именно.

— Я бы не прочь иметь павлина, — задумалась Джоан.

— А я бы лучше маленькую обезьянку, — ответилаМиген.

Джоан задумчиво чистила апельсин.

— Хотела бы я знать, — проговорила онанаконец, — каково это быть Эме Гриффит, которая вечно пышет здоровьем,энергией и радостью жизни. Как вы думаете, она бывает когда-нибудь усталой илирасстроенной или.., или бывает ей иногда тоскливо?

Я ответил, что Гриффит совершенно точно никогда не бываеттоскливо и вышел вслед за Миген через французское окно в сад.

Я стоял и набивал трубку, когда услышал, как мисс Партридж,войдя в столовую, ворчливо проговорила:

— Можно поговорить с вами минутку, мисс Джоан? «Господипомилуй, — подумал я, — неужели Партридж хочет от нас уйти? Вряд лиэто порадует мисс Эмили».

— Я должна извиниться перед вами, — продолжаламисс Партридж, — за то, что меня вызывали к телефону. Девчонке, звонившеймне, следовало бы лучше знать, как себя вести. Я никогда не пользуюсь телефономсама и не разрешаю своим знакомым звонить мне, и мне страшно неприятно, чтохозяину пришлось брать трубку и вообще!

— Почему? В этом же нет ничего особенного, миссПартридж, — попыталась успокоить ее Джоан. — Почему бы ваши друзья немогли позвонить по телефону, если им надо с вами поговорить?

Я не мог видеть лицо мисс Партридж, но уверен, что оно сталоеще строже, чем обычно, когда она ответила:

— Ничего подобного здесь никогда не делалось. МиссЭмили такого не разрешила бы. Я уже сказала, что мне это очень неприятно. НоАгнес Уодл, которая мне звонила, была очень взволнована и еще слишком молода,чтобы знать, как следует себя вести в доме джентльмена.

«Один ноль в пользу Партридж, Джоан», — весело подумаля.