— Нет, — уверенно ответила я и даже покачала головой, чтобы не приходилось повторять несколько раз, перекрикивая музыку.

— Нет? — искренне удивился Дима и досадливо поджал губы. И по всем законам жанра он должен был развернуться и уйти, но вместо этого выдавил из себя ещё более обольстительную улыбку и перешёл в раздражающе-активное наступление: — Почему нет, Полина? Всего лишь один маленький танец.

Его ладонь обрушилась на моё плечо внезапной раздражающей тяжестью, которую не удавалось скинуть простым и привычным движением. И мне становилось неприятно, противно, страшно, а ещё вдруг захотелось, чтобы Максим оказался рядом именно сейчас.

Бойтесь своих желаний!

— Я же сказала: нет! — его пальцы начинали давить слишком сильно, принося боль, и я схватила его за руку, собираясь всё же скинуть её со своего плеча, а в ином случае оставить ему ногтями несколько глубоких царапин на ладони в дополнение к только недавно зажившему уксусу от Марго.

— Полин! — дёрнула меня за локоть Ната, и по её громкому взволнованному голосу, по испуганному тону и сквозившей в этом простом оклике панике я сразу поняла, что именно произошло. Посмотрела в сторону входа в зал, но успела заметить только мелькнувшую вдалеке тень и вспомнить, что так и не отправила уже написанное сообщение.

Проклятый день, проклятый вечер, проклятый Дима Романов и моя собственная проклятая дурость. Ничего хуже того зрелища, которое увидел Иванов, и придумать было нельзя, но самое обидное, что оно не имело ничего общего с реальностью.

— Да отвали ты! — в сердцах бросила я, с трудом оттолкнула от себя Романова и, не раздумывая, бросилась из зала, чувствуя, как быстро, яростно, почти болезненно пульсируют под током крови вены и ноет от тревоги сердце.

Сегодня мы с Максимом вовсю играли в кошки-мышки, жестоко кусали друг друга за самые слабые, уязвимые места и убегали тем сильнее, чем нас бросались догонять. Предубеждения, впитанные с молоком матери, приобретённые за непродолжительную жизнь, отражающие наши сокровенные страхи и те переживания, в которых мы сами не всегда находили силы признаться, крепко держались за нашу несуразную гордость, и все вместе они делали всё возможное, чтобы пустить нас по самому тернистому пути, где за каждым уверенным шагом вперёд непременно следовало болезненное падение.

А за последний час, пропитавшийся солёной водой слёз, я умудрилась набить столько шишек, что самой становилось страшно. Страшнее собственной глупости был только телефон, внезапно оказавшийся вне зоны действия сети, и пустое место там, где должна была висеть куртка Максима.

От отчаяния я заломила руки и осмотрелась по сторонам, хотя и так была уверена, что он не прячется от меня за чьей-нибудь норковой шубкой или объёмным пуховиком. Догнать же его на улице становилось почти невыполнимой задачей, но это последнее, что мне оставалось сделать перед тем, как сдаться и который раз за этот вечер смириться с его потерей.

Свою куртку я сорвала с крючка так резко, что петелька жалобно хрустнула, отрываясь. Застёгиваться пришлось прямо на ходу, бегом пересекая настолько неудобно расположенный и чертовски длинный холл гимназии. И уже ощутив первые дуновения зимнего воздуха, неприятно кольнувшего разгорячённую и влажную кожу, я услышала позади себя своё имя.

Не то. Не тот голос, не та интонация, даже злость совсем не та, которую я когда-то безрассудно бросалась укрощать, смело поглаживая по морде с широко раскрытой задастой пастью.

— Куда это ты помчалась, а? — тявкнул Романов, нагнав меня уже на крыльце, без раздумий выскочив на улицу вслед за мной прямо в школьной форме.

— Что тебе от меня нужно? — его настойчивость начинала не на шутку меня пугать, и в голову невольно лезли воспоминания о том, как Рита описывала их новогоднее свидание. Ведь тогда он тоже не хотел её отпускать, взбесившись после первой же попытки сбежать. И сейчас его ладонь снова впилась в моё запястье, словно на нём защёлкнулся невидимый наручник. — Да пусти же! Ты не понимаешь значение слова «нет»?

Я попробовала выдернуть руку из его хватки, но только нелепо дёрнулась в сторону и шикнула от боли в неудачно вывернувшейся руке. Хотелось сесть прямо на ледяную корку, покрывавшую землю, обхватить себя руками и реветь от досады, что всё закончилось вот так абсурдно. Злобно скалящийся и неадекватный в своих поступках Дима крепко держит меня, не позволяя вырваться, в то время как Максим наверняка стремительно удаляется прочь от гимназии, считая меня ветреной дурой, бросившейся мелко мстить ему за нанесённую обиду.

— Да что ж вы такие сложные, а, что подружка твоя, что ты? Как бегать за мной, так ты всегда в первых рядах была, — он широко ухмыльнулся, заметив, как мои глаза округлились от изумления, а с приоткрывшихся губ сорвалось маленькое облачко пара. — Что, думаешь, я не заметил? Знаю я таких, как вы. Сначала строите из себя невинных овечек, а сами только и ждёте, чтоб вас прижали к стене и залезли под юбку.

Я чувствовала себя беспомощной и раздавленной, глядя на его мерзкую, самодовольную усмешку, и скорее по инерции всё ещё пытаясь высвободить свою руку. Нырнуть бы в ближайший сугроб, чтобы смыть с себя хоть маленькую часть той грязи, в которой оказалась выпачкана с ног до головы, приложить к лицу пригоршню холодного снега и растереть по горящим огнём щекам, пока меня не спалило изнутри пламенем стыда.

Забыться и не думать больше ни о чём. Стараться даже откинуть противную мысль о том, что лучше бы это я умерла вместо Кости.

Лучше бы я.

Смотреть на вызывавшую тошноту физиономию Романова долго не пришлось. Наверное, и несколько секунд не прошло с момента окончания его омерзительной речи, как его резко дёрнули, разворачивая, и уже слегка онемевшее запястье вдруг оказалось на свободе. Я успела мельком увидеть исказившееся от ярости лицо Иванова, а потом услышать только приглушённый рык, с которым он почти сбил Диму с ног.

Я не успела ничего сделать, да и не уверена была, что вообще смогла бы. Они сцепились быстро и крепко, пытаясь сильнее ударить друг друга и в то же время по возможности блокируя ответные удары, подобрались опрометчиво близко к краю лестницы и тут же полетели вниз.

— Максим! — от испуга мой голос сорвался почти на шёпот, а сердце и вовсе перестало биться, пока я преодолевала те самые четыре ступеньки, отделившие меня от продолживших копошиться уже на снегу тел.

Романов подскочил на ноги первый, воровато оглянулся по сторонам, задержался взглядом на Максиме, который с трудом переворачивался и пытался сесть, и, выдав громкое «блять», быстро забежал обратно в здание гимназии.

Уже опустившись перед ним на колени, я поняла, что что-то не так. По подозрительно замедленным и аккуратным движениям, его упрямому нежеланию поворачиваться в мою сторону и ладони, прижатой к одной половине лица.

— Максим, ты в порядке? — раздражающе-неуместно всхлипнув, спросила я и неуверенно коснулась дрожащими пальцами его плеча, так боязливо, что он наверняка и не почувствовал этого.