Сдуру я резко подскочила, собираясь схватить его за руку и немедленно отвести в травмпункт, подозревая, что лоб он разбил в момент падения с лестницы, а значит, мог заработать ещё и сотрясение. Но ни от страха и волнения за него, ни от собственной решимости, ни от чувства вины за состоявшуюся драку у меня не прибавилось сил, и, только поднявшись, я сразу ощутила, как предательски подгибаются ноги, а на лбу выступает холодная испарина. И снова ахнув, я осела обратно на скамейку, испуганно вцепилась пальцами в её заледеневший край и склонила голову вниз, надеясь унять головокружение.

— Поля! — Максим оказался рядом со мной раньше, чем мне удалось сообразить, собираюсь я снова терять сознание или нет. Но судя по тому, как вспыхнула кожа на щеках под осторожными прикосновениями его холодных пальцев, в обморок я упаду скорее от счастья, не сумев вынести ту нежность, от которой перехватывало дыхание.

— Просто встала слишком резко, — прошептала я, неосознанно склоняя голову ближе к нему и подставляя щёку под его пальцы, как изголодавшийся по хозяйской ласке зверёк, всем своим видом умоляющий «ну же, погладь меня ещё».

— Не пугай меня так больше, ладно?

— Не буду, — очень серьёзно ответила я, наконец нашарив ладонью край его куртки и вцепившись в него, как в спасательный круг. Чтобы ему как можно сложнее было просто сорваться и уйти, бросив меня один на один со своими невысказанными чувствами. Почему-то именно в этот момент мне вспомнились сказанные им ещё в новогодние каникулы слова «Будь моя воля, я бы тебя вообще никогда не отпустил», и только теперь от них по-настоящему прошибло разрядом тока в самое сердце.

Я бы тоже — не отпустила. Никогда и никуда. И безумно бы хотела, чтобы и он до сих пор желал того же.

— Максим, пойдём ко мне? Мама посмотрит на твою рану и хотя бы обработает как следует.

— Мне кажется, сейчас не лучший момент для нашего… знакомства, — хмыкнул он, вопреки моим опасениям, не отстранившись, а напротив, обхватив меня за талию и прижав ещё ближе к себе.

— Не лучший, — кивнула я, и сама понимая, что потом у мамы возникнет очень много вопросов, на которые мне придётся как-то отвечать, — но лучшего момента можно ждать ещё очень долго, а я… не хочу.

Ожидание его ответа стало настоящей каторгой, затянувшейся на секунды тишины пыткой, в течение которой мою душу беспощадно клевали и рвали на куски хищники-сомнения. И после всех сказанных друг другу прежде слов, после взаимных обид и впервые произнесённой вслух мысли о том, что у нас никогда не сложится, у меня уже не хватало веры и надежды на то, что всё может стать как прежде.

Тот хрупкий мир, что выстраивался между нами прекрасным миражом последние два месяца, мы сломали, растоптали и похоронили под тяжёлой могильной плитой собственной нерешительности и непомерной гордости. Всё, что оставалось теперь — лишь ждать его решения: хочет ли он так же сильно, как я, хотя бы попытаться построить что-то новое, крепкое и настоящее, способное стойко вынести любые невзгоды.

Иванов сделал глубокий вдох; я почувствовала, как его плечи и грудь взметнулись под моей обессилено прислонённой к ним головой, и сама задержала дыхание, пытаясь боковым зрением увидеть на его лице хоть какую-нибудь подсказку, что же будет дальше. Но взгляд мазнул только по слегка приоткрытым, обветренным губам, которые он быстро облизал языком, и по чёткой линии подбородка, слегка перепачканного ржавыми разводами не до конца смытой крови.

Сердце ныло, билось в груди, призывая выпустить его на волю, прежде чем раздастся роковое «нет». Впрочем, и мне тоже хотелось сбежать, уже не дожидаясь вполне предсказуемого ответа.

— Пойдём, — одно лишь слово вылетело из его рта на выдохе, чуть не затерявшись среди волны горячего воздуха, обдавшего мои волосы на затылке. Это прозвучало тихо, но достаточно решительно и уверенно, чтобы не терзать себя очередными домыслами, действительно ли ему этого хотелось.

Но скрыть своего удивления мне всё равно не удалось: с десяток раз повторив про себя это короткое, но настолько ёмкое и важное по смыслу «пойдём», я слегка отстранилась и задрала голову, чтобы наконец посмотреть ему в глаза, и почему-то смутилась, внезапно встретившись с ним взглядом.

Максим точно больше не злился, но радости мне это не прибавило. Потому что теперь он выглядел подавленным, растерянным и беспомощным, а я была уверена, что, несмотря на всё своё желание, ничем не смогу ему помочь. Зато могу сделать ещё хуже и сама того не заметить.

— Ты как, Поль? Голова больше не кружится? Сможешь дойти до дома?

— Думаю, смогу, да, — пробормотала я, пытаясь объективно оценить собственное состояние, но выходило с трудом. Ноги, прикрытые лишь тонкими колготками, заледенели и еле двигались, пальцы, до сих пор цеплявшиеся за его куртку, так и окостенели в таком положении, а внутри всё неприятно и муторно дрожало после всех пережитых стрессов. — Голова не кружится, но в целом какая-то слабость в теле.

— Я буду рядом, но если вдруг станет плохо, говори об этом немедленно, — он инструктировал меня, помогая аккуратно подняться со скамейки и пристально вглядываясь в моё лицо, словно ожидал, что я вот-вот снова упаду. Конечно, у него были все основания так считать, а вот меня саму перспектива очередного обморока уже не пугала, потому что более вероятным казалось, что меня вот-вот вывернет наизнанку в один из ближайших сугробов.

Главное — не думать, что идти нам ещё около пятнадцати минут. И это воспринималось настоящей бесконечностью, когда твёрдая земля под ногами внезапно превратилась в зыбкую клейкую массу, в которой ноги увязали, проваливались и еле находили точки опоры, чтобы удержать равновесие.

— Подожди, — не успели мы пройти и десяти шагов, как Иванов выпустил меня и начал рыться у себя в рюкзаке, с опаской поглядывая в мою сторону. — У меня здесь должны быть…

Он так и не договорил, просто закинул рюкзак обратно на плечо и протянул вперёд ладонь. А на ней — два небольших шарика, обёрнутых золотой фольгой. Настолько хорошо мне знакомых, что, даже просто смотря на них, я чувствовала, как приятно похрустывает под зубами вафля и по языку разливается шоколадная сладость.

— Откуда они у тебя? — на самом деле этот вопрос уже потерял свою актуальность, потому что спустя несколько месяцев в позорном неведении я всё же догадалась о том, откуда брались эти конфеты. И даже не в тот момент, когда увидела их у Максима в руках — мало ли, сколько странных и нелепых совпадений бывает в жизни, а только встретившись с ним взглядом, в котором смущение ожесточённо боролось с яркими искрами насмешки над моей наивностью.

— Странно, что ты ни разу не задалась вопросом, откуда они появлялись у тебя, — хмыкнул он, не очень-то романтично сунув конфеты мне в руку, снова подхватил меня за локоть и повёл вслед за собой, с наигранной невозмутимостью пытаясь закончить ещё и не начавшийся разговор.

— Я думала, их мама подкидывает, — наверное, моё оправдание звучало очень жалко и неубедительно, но у меня ведь и правда за все месяцы ни разу и мысли не возникло, что я могу понравиться кому-то настолько сильно, чтобы заслужить тайно подбрасываемые подарки. Тем более требующие такой траты сил, но не содержащие ни одного намёка, никакой записки с указанием на то, кто пошёл на столь изящные жесты.