В этот момент Ш. М. Талейран и подсказал Наполеону, что все Бурбоны находятся далеко (кроме трех «лондонцев», Людовик XVIII - в России, старший сын графа д’Артуа герцог Луи Антуан Ангулемский - в Польше), а вот один из них - сын принца Конде Луи Антуан Анри де Бурбон-Конде, герцог Энгиенский - обретается совсем рядом, в четырех километрах от французской границы, на территории союзного с Францией германского княжества Баден, в городке Эттенгейм.

Момент для такой подсказки Талейран выбрал иезуитски удачно. В те дни, когда аресты заговорщиков следовали один за другим, но главный из них, Кадудаль, пока еще оставался на воле, Наполеон был вне себя от гнева и ненависти к Бурбонам[1734]. «Выходит, меня, как собаку, можно пристрелить на улице, а мои убийцы - это священные коровы?!» - восклицал он. Тогда-то «хромой бес», как называли Талейрана, и ввернул, «чтобы выслужиться, - по мнению Е. В. Тарле, - и вместе с тем чтобы безопасно для себя лично отомстить ненавидевшим его роялистам: “Бурбоны, очевидно, думают, что ваша кровь не так драгоценна, как их собственная”». Именно здесь, в этом разговоре Талейрана с Наполеоном, 7 марта и было впервые произнесено имя герцога Энгиенского.

Первый консул не сразу принял решение арестовать и судить герцога. Три дня он размышлял, взвешивал все pro и contra. 9 марта был арестован Кадудаль, который подтвердил, не называя имен, участие в заговоре генералов и «принца». На следующий день Наполеон созвал необычное совещание («что-то вроде тайного совета», как определил его К.-Ф. Меневаль). В нем приняли участие все три консула, верховный судья (т. е. министр юстиции) Ренье, Талейран, Реаль, Фуше и военный комендант Парижа Мюрат.

Общеизвестно, что Наполеон «был не из тех людей, которым можно подсказывать или навязывать чужие мнения»[1735]. Но прислушиваться к чужим мнениям и затем согласиться с ними или отвергнуть их, а может быть, всего лишь извлечь какое-то рациональное зернышко, он умел. На совещании 10 марта 1804 г. большинство держалось уклончиво. Категорически высказался против ареста герцога Энгиенского только второй консул Камбасерес - столь категорически, что Наполеон даже уязвил его: «Так вы, оказывается, скупы на кровь Бурбонов». Еще более решительно, но за арест герцога и за скорую расправу с ним выступили Талейран и Фуше. По меткому замечанию А. 3. Манфреда, Фуше, как бывший депутат Конвента, голосовавший за казнь Людовика XVI, и энтузиаст «красного» террора в Лионе, панически боялся возвращения Бурбонов, он «очень хотел бы вырыть между Наполеоном и Бурбонами непреодолимую пропасть» и полагал, что «самой глубокой может стать лишь могила умерщвленного Бонапартом принца королевского дома»[1736] (а Талейран, кстати говоря, хотел бы создать между Бурбонами и Наполеоном «кровавую реку»[1737]).

Наполеон явно склонялся в тот день на сторону Талейрана и Фуше. Дело не только и даже не столько в том, что он, как сказано у Е. В. Тарле, «наперед решил судить герцога военным судом, который за доказательствами гнаться особенно не будет»[1738]. К 10 марта в распоряжении первого консула уже имелись серьезные, на первый взгляд, доказательства, которые, правда, надлежало бы еще проверить. Так, его агент капитан Рози, выдав себя за адъютанта арестованного генерала Моро, втерся в доверие к английскому агенту в Мюнхене Ф. Дрейку и вручил ему подложный план роялистского восстания с центром в Безансоне. Со стороны Рози это был пробный шар. Дрейк поверил ему, заявив, что «восстание лучше начинать в Страсбурге, “где у Моро много друзей”, а Страсбург и был тем городом, который тайно посещал герцог Энгиенский». Дрейк даже вручил Рози «аккредитив на 10 117 фунтов 17 шиллингов и 6 пенсов» на расходы для восстания[1739]. Главное же, другой агент Наполеона старший сержант Ламот выявил, что в Эттенгейме часто встречается с герцогом скандально знаменитый генерал Ш. Ф. Дюмурье, еще в 1793 г. изменивший Франции[1740].

Казалось бы, доказательства причастности герцога Энгиенского к англо-роялистскому заговору налицо. «Два затруднения», которые, по мнению Е. В. Тарле, мешали Наполеону решиться на арест герцога, в действительности нисколько первого консула не затрудняли. Евгений Викторович отмечает, во-первых, что «герцог жил не во Франции, а в Бадене», а во-вторых, что «он решительно никак не был связан с открывшимся заговором»[1741]. Но в том-то и дело, что к 10 марта Наполеон уже имел данные (насколько доказательные, - это другой вопрос) о заговорщических связях герцога, а что касается Бадена, то где бы ни жил герцог, он оставался французом и, как француз, был подсуден французской юстиции.

10 марта первый консул не сомневался, что герцог виновен и его надо судить, но как? Учтем, что днем ранее был арестован Кадудаль. По воспоминаниям личного секретаря Наполеона К.-Ф. Меневаля, который в те дни почти всегда был рядом со своим шефом - и наедине, и на любых совещаниях, «первоначально Наполеон склонялся к тому, чтобы одновременно судить и герцога Энгиенского, и Жоржа Кадудаля, предъявив им одно и то же обвинение. Но он не хотел приравнивать принца к человеку, которого считал обыкновенным убийцей. Затем он стал думать о том, чтобы придать суду над принцем особую важность, передав его дело в Верховный суд»[1742]. Все кончилось тем, что первый консул в условиях нагнетания вокруг него страстей (по словам Фуше, тогда самый воздух в Париже, казалось, был «наполнен кинжалами»[1743]) донельзя упростил всю процедуру расправы с герцогом Энгиенским.

В ночь с 10 на 11 марта большая комната в Тюильри, которая когда-то была спальней короля Людовика XVI, стала местом рокового для королевского принца совещания. Наполеон пригласил военного министра Л. А. Бертье, генерала Армана де Коленкура и Меневаля. Здесь, при свечах, склонившись над картой и с компасом в руке он не только продиктовал два приказа (Бертье - обеспечить арест герцога, а Коленкуру - дипломатическое прикрытие ареста), но и прочертил на карте кратчайший маршрут операции от Парижа до Эттенгейма. Бертье должен был отправить 200 драгун и жандармов под командованием генерала Мишеля Орденера (начальника конной охраны первого консула) в Баден, чтобы арестовать герцога Энгиенского и заодно с ним - Дюмурье, а Коленкур - доставить маркграфу Баденскому «оправдательные» документы для вторжения в Баден.