одинаково часты и в открывающих женских, и в замыкающих мужских рифмах, но у встречается более чем вдвое чаще в замыкающих мужских. У позднего же Блока (600 строк, 1905−1916) у теряет эту свою замыкающую роль, но его место занимает и — оно приблизительно вдвое чаще в мужских стихах, чем в женских. Напротив, из ровного ряда остальных звуков выступают два, которые предпочитают открывающую роль: появляются в женских рифмах в полтора-два раза чаще, чем в мужских, — это о и е. Таким образом, типичная рифмовка строф в анапестах зрелого Блока — такая, например, как в «Новой Америке»: «Сквозь земные поклоны да плечи, / Ектеньи, ектеньи, ектеньи — / Шопотливые тихие речи, / Запылавшие щеки твои… А уж там, за рекой полноводной, / Где пригнулись к земле ковыли, / Тянет гарью горючей, свободной, / Слышны гуды в далекой дали». В целом рифмующие о + е при среднем общем проценте 40 % дают в начальных стихах анапестических строф 47 %, а в конечных 32 %; напротив, рифмующие и + у при среднем общем проценте 30 % дают в начальных строках только 25 %, а в конечных 37 %. Иными словами, замыкать строфу Блок предпочитает узкими гласными и и у, т. е. обнаруживает тенденцию к сужению к концу. Это не совсем тривиально: мы помним, что единственный исследователь, занимавшийся фоникой русского стиха систематически, А. Артюшков[407], напротив, считал характерным для русской классики расширение гласных к концу если не строфы, то стихотворения: «И погибающий тебя благословляет»; это он называл звуковой точкой. У Блока ничего подобного нет: процент а в концовках стихотворений не выше, чем в других местах.

Повторяем: названная тенденция прослеживается только в анапестических стихах Блока. В ямбах его рифмующие гласные не отличаются от средних пропорций, и процент а в рифмах замыкающих мужских строк даже чуть выше, чем в открывающих женских (33 % против 26 %).

Если, таким образом, на протяжении строфы мы наблюдаем в анапестах Блока тенденцию к конечному сужению звуков, то нельзя ли ее заметить и на протяжении строки? Мы сделали подсчет для крайних случаев: для строк, начинающихся ударным а и кончающихся ударным и или у (сужение), и для строк, начинающихся с и или у и кончающихся на а (расширение). Оказывается, разница имеется только в женских строках анапеста: здесь сужающихся строк в полтора раза больше, чем расширяющихся. Мы помним, что для женских строк блоковского анапеста окончания на и, у вообще не характерны; стало быть, если эти узкие гласные все же появляются здесь, то Блок старается подчеркнуть их звучание контрастом с начальным широким а. В мужских строках анапеста, в женских и мужских строках ямба (по крайней мере самой частой, IV, его формы) подобных тенденций нет: сужающихся и расширяющихся строк здесь поровну.

6

Таковы скудные результаты первого подступа к сравнительно-статистическому обследованию фоники ударных гласных в стихе: специфически художественных тенденций почти не обнаружено (разве что сужение звуков к концу строфы и строки в части материала), ассонансы оказались вероятностными. По-видимому, приходится признать, что фонические эффекты в стихе (звуковые курсивы) оказываются явлениями малочисленными и статистически неуловимыми.

Напоминаем, речь здесь шла только о повторах гласных, а не согласных — об ассонансах, а не об аллитерациях. Учет согласных повторов сложнее, потому что различных согласных звуков у нас в материале не пять, а гораздо больше и строка ими насыщена намного гуще; типы звуковых повторов слишком разнообразны и до сих пор убедительно не расклассифицированы.

Иноязычная фоника в русском стихе[408]

В известной статье Е. Д. Поливанова «Фонетика интеллигентского языка»[409] перечисляются три звука, присутствовавшие в интеллигентском социальном диалекте русского языка начала XX века вдобавок к общеупотребительному фонематическому составу языка: именно, л среднее между твердым и мягким; ö, как в немецком öde или французском peur; ü, как в немецком übrig или французском lune. Понятно, что все они употреблялись преимущественно в заимствованных словах. Главная задача предлагаемой заметки — привести ряд примеров такой фонетики из материала русских стихов XIX–XX веков и, может быть, несколько расширить поливановский список «добавочных звуков». Вторая задача — противоположная: показать, как звуки европейских языков (подчас даже в словах, написанных латиницей), попадая в контекст русской речи, приобретали русское звучание. Здесь драгоценным материалом являются, конечно, «Сенсации и замечания госпожи Курдюковой» И. И. Мятлева (1840–1844), с этой точки зрения, кажется, еще не изучавшиеся.

1

Первый шаг к такому подходу сделал Ремо Факкани в примечаниях к своей книжке о М. Цветаевой[410]. Он обращает внимание на рифму Пастернака в «Степи»:

Закрой их, любимая! Запорошит!

Вся степь как до грехопаденья:

Вся — миром объята, вся — как парашют,

Вся — дыбящееся виденье!

А. В. Исаченко[411] видел здесь диссонансную рифму гласных ы — у; Факкани убедительно доказывает, что Пастернак по французскому образцу сохраняет в слове парашют узкий звук ü и по немецкому образцу рифмует его со звуком и (который, в свою очередь, по русскому образцу подменяется позиционным вариантом ы: любопытный вавилон языковых особенностей и традиций).

Мы можем подкрепить это еще несколькими стихотворными примерами. Прежде всего — из ранних шуточных набросков самого же Пастернака: в «Пасхальном мотиве» (1911–1912?) мы читаем:

Помнишь, возвышался Zürich

Помнишь, помнишь в спешных ширях

Весь в крестах, веригах, гирях…

(Вряд ли Пастернак при этом вспоминал, что и Карамзин в «Письмах русского путешественника» писал «Цирих», и Греч — «Нирнберг».) Затем, у В. Эльснера в «Выборе Париса» рифмуются строки:

И вдруг в слепящем эфире…

Как в старой наивной гравюре…

Наконец, в неопубликованной пьесе Б. И. Ярхо из средневековой жизни «Расколотые» (1941)[412] будущий трубадур Маркабрюн, известный женоненавистник, поет (размер стиха — силлабический):

Маркабрюн, рожденный Брюной,

Под такой живет судьбиной,

Что не любил ни единой

И в жизни не был любим.

Налицо, несомненно, то же созвучие. При этом замечательно: и парашют, и Брюна — слова французские, тогда как рифмовка их с U — явление немецкое (Liebe — Trübe, из франкфуртского говора молодого Гете), во французском стихосложении не принятое. И Пастернак, и подавно профессиональный филолог Ярхо отлично знали это, но тем не менее смешивали эти особенности в суммарном ощущении «иноязычности». Они рифмовали как бы не французский или немецкий звук, а тот самый добавочный звук русского «интеллигентского языка», о котором писал Поливанов. Что немецкий и французский звук