Она чуть усмехнулась. Или ему показалось? Нечто неуловимоемелькало в их разговоре, какой-то третий смысл, постичь который ему так и неудавалось. Все казалось зыбким, неустойчивым, словно дизайн этой комнаты былпродуман с таким расчетом, чтобы сбить с толку любого гостя, не давая емутвердой опоры.

— У нас часто бывали его друзья, — сказала она, чутьпомедлив.

— Это я понимаю. Меня интересует, кто именно был его самымблизким другом. Кто мог рассказать о нем гораздо больше, чем сухие протоколыдопросов, свидетельства знакомых или романтические пассажи в духесентиментальных воспоминаний. Простите меня, но мне говорили, что он былсильным мужчиной, лидером, настоящим вожаком. Мне нужно показать как раз этикачества его натуры.

Он понимал, что именно его нервировало. Ее глаза. Они быличуть насмешливые, внимательно следившие за ним и за его словами, словно оназаранее знала, что он будет выпытывать подробности о ее погибшем муже, задаватьвопросы, на которые она наверняка не ответит со всей правдой. Или она такотносилась ко всем журналистам, назойливо вторгающимся в ее частную жизнь?

Дронго и сам не знал, откуда появлялось у него это ощущениепроникновения в психологию своего собеседника, словно он обладал некой особойчувствительностью, позволяющей ему тоньше и глубже понимать людей, чем это данообычному человеку. Может быть, это и было то самое шестое чувство, не развыручавшее его в трудные моменты жизни и позволявшее так безошибочно разрешатьсамые сложные проблемы.

— Вас интересуют его друзья или его качества лидера? —уточнила она.

Он вдруг понял, что обязан сломать навязанную ею игру,перевернуть этот зыбкий мир и разрушить ее спокойствие неожиданным, шокирующимвопросом:

— Меня больше интересуете вы.

— В каком смысле? — удивленно подняла она на него свои большиеглаза.

— Вы его не любили? — Это был полувопрос, но иполуутверждение. Она почувствовала это и вспыхнула от неожиданности. Сильнопокраснела.

— Вам не кажется, что после подобных вопросов мы должны свами расстаться? — гневно спросила женщина.

— Не кажется. Это моя профессия — задавать неприятныевопросы. Как и профессия вашего бывшего мужа. Я просто задал вопрос, на которыйвы мне пока не ответили.

— Уходите, — шевельнулась она, — я больше не буду с вамиразговаривать.

Он продолжал сидеть в кресле, глядя ей в глаза.Предсказуемость реакции всегда поражает. Это означает, что тебе удалось понятьсобеседника еще до того, как он понял тебя. Но предсказуемость ее реакции егопоражала. Получалось, что он на верном пути.

— Я не журналист, — вдруг сказал Дронго, увидев, как онавздрогнула, — вернее, я не совсем журналист. Я веду самостоятельноерасследование причин смерти вашего мужа. И мне кажется, что я смогу выявитьистинных виновников трагедии. Если вы мне поможете.

— Кто вы? — спросила она, глядя ему в глаза.

— Проводящий частное расследование независимый эксперт. — Онтоже смотрел ей в глаза, ожидая реакции.

— И вы надеетесь, что вам удастся добиться большего, чемправоохранительным органам? — Теперь она смотрела на него с любопытством. Ногнева уже не было.

— Во всяком случае, мне легче это сделать. Я не связанникакими сроками и никакими официальными лицами. На меня никто не давит.

— Вы хотите сказать, что на прежних следователей «давили»?

— Я хочу сказать, что им могли не разрешать активнопроводить различные мероприятия по выявлению действительно виновных лиц.

Она задумалась. Потом медленно спросила:

— Что вам нужно?

— Чтобы вы рассказали о его последнем дне. Он был расстроен?

— Нет, скорее весел. Но я видела его только утром. А домойон вернулся поздно вечером. Я услышала крики и выглянула за дверь. Налестничной клетке толпился народ, и я долго не могла поверить в то, чтослучилось. Извините меня. — Она взяла со столика пачку сигарет. Досталасигарету, щелкнула зажигалкой.

— Вы не замечали ничего необычного?

— Меня об этом спрашивали тысячу раз. Конечно, ничего незамечала. Да он бы ничего и не сказал. Это сейчас я понимаю, что он былдостаточно скрытным человеком. По прошествии времени все кажется несколькодругим.

— Вы были женаты несколько лет. Вы ведь были его второйженой?

— Это тоже имеет отношение к вашему расследованию? — Онапотушила сигарету в пепельнице, качнувшись в сторону столика, стоявшего рядом сдиваном. И снова обрела прежнее равновесие, застыв в позе Будды.

— Наверно, нет. Но чисто по-человечески мне интересно, когдавы поняли, что он был достаточно скрытным. Через месяц? Через год? Толькосейчас?

Она снова замолчала, метнув в него испытывающий взгляд.Потом очень тихо произнесла:

— Вы опасный человек, Кузнецов. У вас очень скользкие и опасныевопросы. Вы все время балансируете на грани хамства и недозволенноголюбопытства. Но я отвечу и на этот вопрос. Так мне стало казаться тольконедавно, спустя почти два года после смерти Алексея. У вас есть еще вопросы?

Теперь она действительно переживала. Но он обязан былдовести этот разговор до логического конца, выяснить те моменты, которые еговолновали. Поэтому он задал следующий вопрос:

— Кто входил в его «ближний круг»? По самым скромнымподсчетам, у него было несколько тысяч знакомых, товарищей, приятелей и такдалее.

— Мы пытались как-то оградить наших друзей, — заметилаженщина, — но всех, кто был близок с Алексеем, вызывали к следователям. Всехбез исключения. Я не могу вспомнить человека, до которого бы не добралисьсотрудники прокуратуры или ФСБ.

— И тем не менее у него наверняка были среди этих друзейтакие, с которыми он был особенно близок, — настаивал Дронго.

— Вам действительно это интересно? — спросила она.

— Иначе я не стал бы вас беспокоить.

— Из самых близких друзей я могу назвать Сережу Монастыреваи Аркадия Глинштейна. Но он обычно фигурирует под другой фамилией. Я ее точноне помню. Он пишет свои репортажи под разными фамилиями. Они не очень частоприходили к нам, но я знала, что эти двое были его самыми близкими друзьями.Однако они не имеют никакого отношения к убийству. У обоих абсолютное алиби. Иоба слишком сильно переживали, чтобы вы могли их подозревать.

— Вы меня не поняли, — возразил Дронго, — я хочупознакомиться с его друзьями, узнать о нем немного больше, чем обычно пишут вгазетах. Я совсем не подозреваю его друзей. Преступление было слишком грязным ислишком громким, чтобы его мог совершить кто-то из обычных журналистов иликритиков, составлявших «ближний круг» Алексея.