Громоподобно хлопнула дверь с лестницы, и в коридорепослышались шаги. Тяжёлые, полные уверенности и ощущения силы, они заставилитроицу кладоискателей затаиться и замереть не дыша. Потом что-то щёлкнуло, ипрозвучал голос:

– Первый, слышишь меня? Попали в цвет. Заходим…

Голос вроде как голос, но было в нём что-то очень нехорошее.Что-то, вызывавшее желание немедленно оказаться где-нибудь в другом месте. Какможно дальше отсюда…

– Конкурирующая фирма, мать их… – одними губамивыдохнул Серый и, видимо не надеясь на самбо, вытащил нож-прыгунок. Щелчоклезвия показался оглушающе громким. – Похоже, сваливать надо…

– Нет уж, на хрен! – Сверкнув глазами, Натахасхватила револьвер, стволом указала на добычу: – Сука буду, не отдам!

Парни даже не подумали снисходительно улыбнуться. Они знали,что безобидная с виду любительница пирожных была способна на ярость загнаннойкошки. Пару лет назад она у них на глазах так отделала фомкой конкурента-беспредельщика– небось мало не показалось. Опять же и содержимое чемодана было таково, чтобросить его при первом признаке опасности – потом себе не простишь…

Юркан подкрался к двери и осторожно прижался к ней ухом. То,что он там услышал, весьма ему не понравилось.

– Ребята, это не конкуренты… – В голосе афганскоговетерана послышался натуральный испуг. – Что-то не видел я раньшечердачников с рацухами… Спецы или бандиты, как пить дать… Короче, линяемпо-тихому…

И в это время из бомжовника раздался ужасающий рёв.Утробный, животный, бессмысленный. Так кричат в нестерпимой муке, когдачеловеческое существо преображается в ком страдающей плоти, лишённой воли иразума. На миг смолкнув, вопль тут же возобновился на более высокой ноте исорвался на визг.

– Дай-ка мне… – Смутная угроза сменилась реальной,и Юркан пришёл в чувство первым. Он вынул из ватной Натахиной руки револьвер,взвёл курок, нахмурился, бесшумно приоткрыл дверь и осторожно глянул в щёлку: –Выходим…

Серый с Натахой как перышко подхватили на руки чемодан,который только что с трудом двигали по полу, и на цыпочках, не дыша, следом заЮрканом двинулись по коридору. Стихающие звуки человеческих страданий послужилибеглецам жутковатым, но надёжным прикрытием: те были слишком заняты. Кто из нихразличит тихие шаги, нечаянный скрип рассохшейся половицы… Обливаясь потом,трое чердачников наконец выбрались на лестницу… и тут нервы сдали у всех троиходновременно. Стало некогда думать ни о «Первом», возможно ждущем внизу, ни одерьме под ногами. Серый, Натаха и Юркан сломя голову припустили вниз поскользким, густо загаженным ступеням и – не иначе, помогла святая водичка,давно высохшая в старинной бутылке! – достигли парадного, некоторым чудомне напоровшись на засаду, не свернув шеи и даже не уронив чемодан. Выскочили наулицу, бросились бегом через двор… и, с выпрыгивающими из горла сердцами, елезаставили себя подойти к «мерседесу» нормальным человеческим шагом, непривлекая нежелательного внимания. Вякнул «Клиффорд», взревел двигатель, и«мерс» резко, с проворотом колёс, улетел в транспортный поток, довольно бурный,несмотря на вечернее время. На часах была половина одиннадцатого…

Рита-Поганка переминалась с ноги на ногу и чувствовала, чтонеотвратимо превращается в сосульку.

Её бабушка Ангелина Матвеевна, выросшая под Краснодаром, аныне коротавшая старость у внучки, непререкаемо полагала: порядочному рынкуследовало открываться часов этак в шесть утра, а к полудню – полностьюпрекращать свою деятельность. Увы! Что справедливо жарким летом вблагословенных южнорусских губерниях, то совсем не обязательно работает вСанкт-Петербурге, на Варшавской улице, в месяце марте. Рано утром, когдаростовчане и краснодарцы стремятся переделать «по холодку» как можно большедел, платёжеспособному Питеру не до покупок. Народ либо едет на службу, либоведёт в школу внуков, либо же ещё не проснулся. Так что как следует, в полнуюсилу Варшавский продовольственно-вещевой рынок принимается функционироватьчасам этак к одиннадцати. В данный момент до этого было весьма ещё далеко…

Молодая женщина, к которой за острый язык и непредвзятостьсуждений начало уже прочно прилипать прозвище Поганка, поправила пальцемсвечку, горевшую в большом аквариуме с цветами, и посмотрела в небо –пасмурное, разрисованное багровыми рассветными клочьями. Да уж, «по холодку»!..Ночью опять прошёл снег. Может, самый последний снег перед тем, как всёвозьмётся таять уже окончательно…

Рита переступила с ноги на ногу в огромных – валенках сзамызганными галошами… И вспомнила, как в прошлом году они что-то отмечали уподруги на даче, и тоже всю ночь шёл снег, так что утром подругин муж елепробился по заваленной улице на своём «москвиче». Тогда было весело: истошновзвывал двигатель, буксовали колёса, три хохочущие женщины дружно толкали вкорму… Через неделю ожидался уже апрель, и они, помнится, сообща постановили:вряд ли ещё следует ожидать больших снегопадов. Ну так вот – на небесах явноуслышали их легкомысленный трёп. На другую же ночь уходящая зима расстаралась ивыдала всё, на что не могла раскачаться в свои «штатные» месяцы. Питерскийспецтранс двое суток потом не мог отскрести проспекты, а тот дачный посёлок(куда спецтранс наведывался исключительно по великому блату, подкреплённомудлинным рублём) завалило по окна. На радость местным калымщикам с ихвсепогодными «Нивами», тут же выехавшим спасать из российских сугробов погибшиетам «Гранд Чероки» и «Мицубиси Паджеро»…

– Тьфу-тьфу-тьфу!.. – Рите-Поганке очень нехотелось, чтобы на небесах её подслушали снова. За неполный месяц, что оназдесь работала, ей до смерти надоел холод. Но хуже всего было то, чтоВаршавская улица действовала как аэродинамическая труба. Причём непонятно вкакую сторону. Не только южный и северный, но также все прочие ветры достигализдесь неистовой силы. К изучению этого явления следовало бы приставить учёных.Рита была далека от науки, она знала только, что скоро обзаведётся хроническимнасморком, и ей это не нравилось.

Ладно!.. Уже совсем скоро пойдут покупатели, и о холоде нанекоторое время удастся забыть…

Женщина похлопала себя по бокам руками в толстых засаленныхрукавицах. От резкого движения с ближнего мусорного бачка взлетел голубь.Впрочем, рыночный сизарь, привыкший хватать съестное прямо из-под человеческихног и собачьих носов, был не пуглив и скоро опустился обратно. Ритапригляделась… Сначала ей показалось, что у голубя прилипли на головке снежныехлопья. Но нет – пушистый белый гребешок, каких вообще-то у голубей не бывает,явно не имел «внешнего» объяснения. Он просто там рос.

«Мутант! – Рита невольно покосилась на обгорелые руинымногоэтажного здания, отчётливые и жуткие на фоне светящегося серого неба.(Обычно она изо всех сил старалась в ту сторону не смотреть.) – На томспасибо, не двухголовый… Чего только не дождёшься… в наше-то время да в здешнихместах…»

Однако допускать мысль о мутантах, возникающихнепосредственно рядом, совсем не хотелось, и Поганка решила: а может, голубьбыл просто такой породистый. Пушисто-хохлатый. С чьей-то голубятни улетел,удрал, наверное, чтобы не съели. Держат ведь, говорят, некоторые до сих пор…