— Вав, вав, вав! — лает она.

Я пячусь назад.

Хорошо, мама на снотворном.

И приходится мне вести к себе домой и Тюпу, и Терье. Превращение спаниеля в питбуля требует основательности. Ножниц недостаточно, нужна бритва. К тому же Тюпе вредно много бывать на воздухе, когда она так внезапно стала короткошерстной собакой. Для собаки с длинной шерстью внезапное превращение в голявку может оказаться сильным испытанием.

Но важно, чтобы мама не узнала о том, что я привел Тюпу и Терье.

— Веди себя так, как будто тебя нет, — говорю я Терье.

— Почему это? — удивляется он.

— Потому что мне вообще не разрешают водить в дом людей.

Я стучу три раза. Терье смотрит на меня, выпучив глаза, и уже собирается сказать что-то, но я цыкаю на него.

Мама снимает цепочку, она откидывается со звоном. С легким щелчком открывается замок. Теперь надо выждать. Пусть мама вернется к себе в комнату, тогда она точно ничего не услышит.

Я осторожно отворяю дверь и заглядываю в квартиру. Мамина дверь захлопнута неплотно.

— Это я, — говорю я самым невинным голосом.

— Привет, — вздыхает мама из своей комнаты.

Я даю знак Терье, он дергает поводок, Тюпа пролетает вперед, тюкается носом и возмущенно тявкает. Я с досадой машу на Терье руками. Он пожимает плечами и кивает на Тюпу.

Мы тихо крадемся мимо маминой комнаты в ванную. Только я берусь за ручку двери, как мама спрашивает:

— Кто там с тобой, Терье?

Я не успеваю сказать нет, как мама говорит:

— Хорошо, только постарайтесь не шуметь.

Тюпа урча заглатывает куски колбасы, счастливо не подозревая о том, что я проложил их снотворным.

— Что теперь? — спрашивает Терье.

— Дождемся, пока она заснет, — говорю я.

Засыпает она не сразу. Сперва Тюпа долго ходит кругами по ванной и сует свой любопытный нос в каждую щель. Все изучив по много раз, она наконец садится и принимается вылизывать себя. Это, видимо, обязательный вечерний туалет. Она занимается им основательно, не жалея времени.

Но в конце концов раскрывает пасть и зевает. Мы с Терье переглядываемся. Теперь уже скоро.

Тюпа падает на пол, как тюк. Глаза медленно закрываются. На всякий пожарный, мы ждем еще немного. Потом я достаю бритву. У мамы есть такая женская, которой она бреет ноги и подмышки. Единственное, чего я не могу найти, это пена для бритья. Обыскав все шкафы, я нахожу только мусс для укладки волос.

Но тут в дверь стучат.

— Чем вы там занимаетесь? — спрашивает мама.

Голос у нее встревоженный.

— Мы заворачиваем рождественские подарки, — отвечаю я.

Она долго молчит, потом говорит со вздохом:

— Хорошо. Я пойду полежу.

Обрить собаку не так просто, как может показаться.

Шерсть длинная, и волосинки держатся на собаке очень крепко. Но при желании все возможно. Нужна острая бритва, ножницы и бесконечное терпение.

Когда мы заканчиваем, весь пол покрыт слоем волос и пены. Тюпа, голая и преображенная, лежит и громко храпит. Она ничего не заметила.

— Теперь она очень похожа, — говорит Терье.

Должен признать: мы славно поработали. Увидев ее сейчас, никто не заподозрит в ней спаниеля. В некоторых местах она выбрита совсем гладко. В других висят клочки волос. Кожа красная, кое-где раздражения. Но это к лучшему. Так она выглядит более взаправдашним питбулем.

Единственная проблема в том, что без шерсти она оказалась очень тощей. Придется, видно, выдать ее за щенка. Иначе они нам не поверят.

Тюпа просыпается не сразу. Зато у нас есть время несколько раз проговорить весь план. Это очень удачно, потому что Терье не блещет сообразительностью, Я раз за разом растолковываю ему, насколько лучше, если мы будем вести себя так, будто я дружу не с ним, а с Куртом и Рогером.

— Но разве не проще, если мы сделаем все вместе? — в сотый или сто сотый раз спрашивает Терье.

— Нет! Если они будут знать о нашей дружбе, то не поверят моим словам, что это настоящий питбуль!

У меня лопается терпение. Мы проговорили это с Терье много раз. Каждый раз он кивает и говорит, что все понял. Потом проходит три секунды, и он снова спрашивает, нельзя ли нам все-таки быть друзьями в открытую.

Честно говоря, я уж и не знаю, с кем я на самом деле хочу дружить. Не с Терье, это точно. Он бестолковый, как школьный обед, так что народ его любит, примерно как ангину вместе с поносом. Довольно глупо иметь друга, которого никто и в грош не ставит. С другой стороны, Курт с Рогером во время нашей последней встречи тоже не лучились радостью при виде меня. Захлопнули перед моим носом дверь бункера… Тоже мне, лучшие друзья называются.

Конечно, Курт сейчас одумается. Его замучает совесть, и он приползет с извинениями. А это дорогого стоит. Все-таки круче него ребят в классе нет.

Лучите всего, если бы Курт с Рогером не узнали, что я тоже замешан в захвате бункера. А потом мы с Терье могли бы договориться. Он бы пользовался бункером до обеда, а я после. Мы же не обязаны постоянно общаться. Да и видеться тоже. И я мог бы оставаться в друзьях с Куртом, не посвящая его полностью в эту историю с бункером. И нашим, и вашим, как говорится. Это самое удачное решение.

В лесочке рядом с бункером я еще раз излагаю Терье наш план. Луна и звезды светят так ярко, что все хорошо видно, хотя поздний вечер и потемки. Рядом трясется от холода Тюпа. Все-таки к бесшерстности быстро не привыкнешь.

Я оставляю Терье на боевом посту на опушке леса и крадучись иду к бункеру. Музыка орет, как положено. Им, видно, никогда этот грохот не надоест.

Дойдя до спуска, я оглядываюсь на Терье и поднимаю вверх большой палец. Терье отвечает мне тем же и дергает поводок. Тюпа живет своей жизнью. Ей лишь бы присесть в кустах пописать, захват бункера ее как будто не волнует.