— Фу, сколько волос, — доносится из ванной ее голос.

Меня это озадачивает. Мы же так старательно убрали всю Тюпину шерсть.

Мама открывает дверь и показывает мне клок мокрых волос.

— У тебя не линька? — говорит она.

— Похоже на то, — отвечаю я.

— Смотри, совсем не облысей, — смеется мама.

На обед у нас яичница с беконом и десерт — печенье «человечки». Надо сказать, обед у нас готовится не каждый день. А уж десерт к нему ни разу прежде не прилагался. Но сегодня у мамы такое прекрасное настроение, что вся жизнь идет не по правилам.

— Ты вчера купил себе рождественские подарки? — спрашивает она, откусывая голову светлому человечку-печенью.

Я киваю и спрашиваю в ответ, чего хочется маме.

— Мне ничего не нужно, — продолжает мама, — потрать лучше деньги себе еще на что-нибудь.

Мама отхлебывает большой глоток молока.

— Разве что тебе встретится противоядие от страхов, — говорит мама.

— Эта штука распродана вчистую.

Мама поднимает на меня глаза и улыбается.

— Мне кажется, они вообще сняли ее с производства.

— Зато всегда в ассортименте принудительная госпитализация, — говорю я.

Мама усмехается.

— Ты думаешь? — говорит она.

— Да, — отвечаю я. — Популярное средство. Многим нравится.

Мама встает, собирает блюдца и идет к мойке.

— Да уж, — говорит она, — многим до того нравится, что они там навсегда остаются.

Я чувствую, что с сердца как будто соскочила цепь. Горячая волна чего-то противного заливает щеки.

— Навсегда? И не выходят оттуда?

— Ну-у, знаешь… — мямлит мама.

Если маму упекут в больницу, ей придется туго. В этих больницах столько страшного, только успевай уворачиваться. Там же кругом одни психи, а от них можно ждать чего угодно.

Мама набирает в мойку воду.

— Ну раз так, — говорю я. — Придется тебе, видно, обойтись в этом году без подарка.

Мама поворачивается ко мне, и глаза у нее блестят, как мишура на елке.

— Согласна, — говорит мама. — Это лучше всего.

Мама вычеркивает предпоследний пункт из листочка на холодильнике.

— Ну вот, — говорит она, — осталось всего-навсего одно дело.

Голос какой-то блеклый, она переделала сегодня кучу дел.

Я подхожу поближе и читаю вслух: «Купить елку».

У меня сразу возникает очень неприятное чувство. Я стараюсь не думать о неприятном, но все равно.

Мама стоит не дыша. И дрожит. Она совсем без сил. Другой бы убил весь декабрь на то, что она успела сделать за один день.

Я беру у мамы из рук ручку и ставлю крестик-галочку перед этим пунктом.

— Елка у нас есть, — говорю я.

Мама вытирает пот со лба и смотрит на меня пристально.

— Ты уверен, что обойдешься без настоящей? — спрашивает она.

— Надо радоваться тому, что имеешь, — отвечаю я.

Мама уходит к себе и возвращается с пластмассовой елкой. Держа елку в руках, мама рассматривает ее внимательно. Улыбка у нее на лице как-то тускнеет.

— Она меньше, чем мне казалось, — наконец говорит мама.

— По-моему, даже больше, — отвечаю я.

Это я соврал. Но ради другого человек обязан иногда делать вид, что все отлично. Поэтому я решительно подхожу к маме, быстро забираю у нее елку и ставлю на кухонный стол.

— Так она совсем высокая, — говорю я.

У мамы грустинка в глазах. Мне кажется, у нее есть подозрение, что я просто делаю довольный вид.

— Я только сейчас разглядел, — торопливо сыплю я словами, — какая она на самом деле симпатичная. К тому же у пластмассового дерева много плюсов.

Я смотрю на маму. Мне кажется, в уголках рта она прячет улыбку.

— Во-первых, с нее не сыплются иголки, — говорю я. — Во-вторых, не надо каждый год покупать новую. В-третьих, ее можно вовсе не наряжать.

Из маминой улыбки изглаживается растерянность.

— При оптимистичном взгляде на жизнь, — говорит мама, — эта елка не так уж и плоха.

Мама подходит поближе к елке и начинает поправлять веточки. Это, кстати, еще один плюс синтетики — можно вертеть ветки в какую хочешь сторону.

Мама берет вилку, становится на колени и подносит вилку к штепселю.

Со словами: «Давай зажжем, она наверняка станет еще красивее», — мама втыкает вилку в розетку. И свет гаснет во всем доме.

Сквозь плотные занавески едва пробивается блеклое марево с улиц.

— Ой, — ойкает мама.

— Электричество отключили, — говорю я.

Иду к окну, раздвигаю занавески — во всех окрестных домах море света.

— Пробки вышибло, наверно, — вздыхает мама.

Я открываю щиток. На нем лежит фонарик, так что можно посветить внутрь. Я дергаю все тумблеры — никакого результата.

Делюсь этой новостью с мамой.

— Ой, — ойкает она.

Мы зажигаем все имеющиеся в доме стеариновые свечки и расставляем их по гостиной и кухне.

Но свечек не так много, и некоторые углы остаются темными. Не полный ужас, с этим как раз можно жить, если время от времени посматривать туда, чтобы снова и снова убеждаться: там ничего нет, одна пустота.

От пламени свечей на стенах тени. Они дрожат и колеблются. Но это совершенно нормально. Тем более что я не верю в привидения. А если б они и были, то ведь еще нужны причины, чтобы они привиделись. А какие у нас на то основания? Никаких.

Мы садимся на диван и начинаем ждать, когда включат свет.

Он не включается.

— Надо электрику звонить, — говорю я.

— Сейчас все включится, — говорит мама.

— Да, а если нет? Что ж нам, на Рождество без света сидеть?!

Мама по-прежнему весела:

— Главное — не впадать в отчаяние.

Я чувствую, что начинаю раздражаться.