— А мясо запекать мы будем тоже на оптимистичном отношении к жизни? Или в духовке?

Мама вздыхает, но едва заметно.

— Одно ясно, — говорит она строго, — никаких неизвестных электриков я в дом не пущу.

Горящие свечи слабо потрескивают, в пламени огромного свечного кубика, стоящего на столе, изредка вспыхивают искры.

За окном характерный скрип. Кто-то идет по снегу. Скрип все ближе и ближе. Мама едва дышит.

Я упираю в нее взгляд, и мама в ответ улыбается и нервно хмыкает.

Скрип смолкает. Сменяется топотанием. А затем — снова скрип, но теперь шаги удаляются, они доносятся глуше, глуше и исчезают почти совсем.

Мама сглатывает.

— Джим, мне не страшно, — говорит она.

— И мне тоже.

— Со свечками очень уютно.

— Угу.

Громким и очень веселым голосом мама говорит:

— Этот человек, наверно, скоро вернется.

И мама легонько вздыхает. Свечка на столе гаснет. Мама вздрагивает и хватает меня за руку. От затушенной свечки серой спиралью поднимается дым. Я быстро оглядываюсь — во всех темных углах ничего, кроме темноты. Единственное, что шевелится, — светлое пятно на стене.

— Никогда нельзя знать наверняка, как оно пойдет, — шепчет мама. — Так что надо нам с тобой купить побольше свечек.

В последние дни я забыл горевать о потере бункера. Но сейчас мне его ужасно не хватает.

До закрытия торгового центра осталось несколько минут. Я спешу изо всех сил. Снег падает крупными снежинками, и настроение у меня совершенно рождественское.

Но!

Надо смотреть правде в глаза. До Рождества два дня, и празднование его под большим вопросом, хотя мама и вычеркнула все пункты из своего листочка.

Если того требует жизнь, человек может обойтись очень много без чего. Я переживу без настоящей елки. Так и быть. Хотя буду считать, что поступился многим. Но электричество мне нужно. Для всего, что называется Рождеством, нужна электроэнергия; без нее не зажаришь мяса на ребрышках. И не посмотришь диснеевские мульты. И лимонад в холодильнике станет теплым. А сама квартира выморозится!

В таких условиях лично я праздновать Рождество отказываюсь. Вы как хотите, а я уж лучше займусь чем-нибудь повеселее.

Снежные хлопья такие приятные-приятные. Естественно, эти идиоты украсили подход к торговому центру горящими факелами и мигающими гирляндами. Вот ведь люди, ни в чем удержу не знают. Им и дела нет, что не все так восторженно относятся к этому дурацкому Рождеству.

У самых дверей, которые открываются и закрываются, выпуская посетителей, стоит продавец елок и продает елку папе с двумя малышами-детсадовцами. Папа одет в костюм и немного похож на Супермена, когда тот не при исполнении. Пока папа запихивает елку в лыжный кофр на крыше машины, мальчик с девочкой забегают в центр и прямиком к Торстейну. Он сидит на складном стульчике в своем жалостно куцем наряде. Улыбается Торстейн хуже, чем дядя из детской передачи. Он сполз, насколько можно, со стула и держит мешок на коленях. Девочка опасливо подходит к нему и делает книксен. Мальчик останавливается поодаль. Торстейн кивает им, улыбаясь, как ясное солнышко. Мешки его щек похожи на красные яблоки.

Он вручает девочке подарок, и она поспешно приседает еще раз, потом Торстейн жестом подзывает ее старшего брата. Мальчик подходит и тоже получает подарок. И ура — все счастливы и довольны, а больше всех Терье, вот уж кому повезло: родной папа — Юлениссе.

Внезапно меня осеняет.

Перед торговым центром стоит телефонная будка. В ней я открываю телефонный каталог и принимаюсь искать. Не может быть, чтобы не было ни одного электрика-женщины. Все-таки в области равноправия мы, норвежцы, продвинулись довольно далеко.

Я обзваниваю всех электриков нашего города. Кто-то уже не отвечает. Вечер, и Рождество скоро. Но у некоторых есть номера для связи в экстренных случаях. К сожалению, трубку берут исключительно мужчины.

— А что, женщины у вас не работают? — спрашиваю я.

— Работают, конечно. В конторе.

— А где равноправие мужчин и женщин? — говорю я.

Электрик протяжно стонет.

— Так вам нужен электрик или нет? — спрашивает он.

Короче, я не нашел ни одного электрика-женщины. И почему это хваленое равноправие не работает именно тогда, когда от него был бы реальный прок?

Я как раз примериваюсь, как бы получше шваркнуть трубку на рычаг, но кто-то начинает барабанить по стеклу. Я вздрагиваю. Оглядываюсь. Терье стоит в снегу и машет, как будто ему за это приплачивают. И сияет, как шоколадное золотце.

Этот Терье — непревзойденный мастер вырастать из-под земли, когда меньше всего его ждешь.

Я распахиваю дверь и иду себе мимо него.

— Привет! — орет он обрадованно. — Чем это ты занимаешься?

— Ничем!

И я почти бегу к торговому центру, где и случается страшное: дама в шубе покупает самую последнюю елку!

Снежинки царапают лицо, и холод пробирает до самого сердца.

Я, видно, остановился.

Рядом со мной остановился Терье.

— Последняя елка продана! — говорит, вернее, напевает он. У него такое превосходное настроение, что руки чешутся его побить. Точно бы побил, будь он хоть немного поменьше.

— Вот здорово, что у нас елочка уже есть, — не унимается Терье. — Высоченная, метра три. А у вас?

Я не отвечаю. Терье пихает меня в плечо.

— Какая у вас елка, спрашиваю?

Я в такой ярости, что могу только шипеть.

— У нас не будет никакой елки!

— Не будет? А чего так?

Ну до чего некультурный человек этот Терье. Я иду себе дальше, но все же говорю:

— Что за ерунда эти елки! Еще возиться.

Терье, пыхтя, нагоняет меня. Его куртка шуршит при ходьбе.

— Елки ставят все!

— Это языческая традиция, не имеющая отношения к христианству, — говорю я.

— У нас и так не христианское Рождество, а просто елка!

К этой секунде меня уже распирает от желания сказать ему прямо в глаза, что нельзя быть таким дуболомом и идиотом. Я поворачиваюсь к нему с самыми серьезными намерениями. Но вдруг обращаю внимание на то, какой он все-таки амбал. Нет, пожалуй, лучше оставить свои мысли при себе.