было коротким и безмолвным. Инспектор терялся в догадках; он ничего не понимал, а его спутник Барнетт, судя по всему, не был расположен к признаниям. В Париже, куда они прибыли ровно в три часа, Барнетт пригласил Бешу закусить в квартале биржи. Бешу, вконец удрученный, не зная, что и думать, согласился.

– Ты заказывай, – распорядился Барнетт, – а у меня есть еще одно дельце.

Ждать его пришлось недолго.

Трапеза была обильной. Затем, попивая кофе, Бешу предложил:

– Надо бы послать Казевону разорванный чек…

– Не беспокойся об этом, Бешу.

– Почему?

– Потому что эта бумажонка не имела никакой ценности.

– Как это?

– Вот так. Я предвидел отказ мадемуазель д’Алескар и потому сунул в конверт, вместе с дарственным актом, какой-то старый ненужный чек.

– А настоящий? – простонал Бешу – Тот, который подписал Казевон?

– А настоящий я обналичил в банке.

С этими словами Джим Барнетт распахнул пиджак и показал солидную пачку купюр во внутреннем кармане.

Бешу выронил чашку из рук. Тем не менее он совладал с собой.

Они долго курили, молча сидя лицом к лицу.

Наконец Джим Барнетт сказал:

– Честно говоря, Бешу, до сих пор наше сотрудничество было весьма плодотворным. Сколько дел мы распутывали вместе, столько же было и успехов, приумножавших мои скромные сбережения. Так вот, признаюсь тебе откровенно: меня начинает смущать тот факт, что мы работаем вдвоем, а выгоду получаю только я один. Что, если я предложу тебе, Бешу, стать моим компаньоном? Агентство «Барнетт и Бешу» – согласись, что это звучит совсем неплохо!

Бешу бросил на него злобный взгляд. С такой ненавистью инспектор еще ни к кому не относился.

Он встал, бросил на стол деньги за еду и ушел, буркнув себе под нос на прощанье:

– Иногда я думаю, уж не дьявол ли он – этот тип?!

– Да я и сам иногда спрашиваю себя об этом! – со смехом ответил Барнетт.

Глава 7

Белые гетры… Белые перчатки

Бешу выскочил из такси и, как ураган, ворвался в агентство «Барнетт и Ко».

– О, как мило с твоей стороны! – воскликнул Барнетт, выйдя ему навстречу. – В прошлый раз мы с тобой расстались довольно холодно, и я боялся, что ты на меня обижен. Ну-с, так в чем дело? Я, видимо, тебе понадобился?

– Да, Барнетт.

Тот горячо пожал ему руку:

– Тем лучше, дружище! Но что стряслось? Ты весь красный. У тебя, случайно, не скарлатина?

– Мне сейчас не до шуток, Барнетт! Случай очень серьезный, и мне хотелось бы разрешить это дело с честью.

– Так о чем же речь?

– О моей жене.

– О твоей… жене? Да разве ты женат?

– Разведен… шесть лет тому назад.

– Из-за несходства характеров?

– Нет, из-за ее призвания.

– Которое выразилось в разводе?

– Она вздумала выступать в театре. Ты представляешь? Жена полицейского – в театре!

– И что же – она добилась успеха?

– Да, она поет.

– В Гранд-опера?

– Нет, в «Фоли-Бержер».

– Как ее зовут?

– Ольга Вобан.

– Не может быть? Та самая – знаменитая певица-акробатка?

– Да.

Джим Барнетт пришел в восторг.

– Ну, прими мои поздравления, Бешу! Ольга Вобан – прекрасная артистка; ее «акробатические» песенки, потрясающий новый жанр! А уж последний, самый свежий номер – пение вниз головой – так просто шедевр:

Ах, Леон в меня влюблен,

А я люблю только Люлю!

Слушаешь, и прямо мурашки по коже – какое искусство!

– Благодарю за комплимент! А теперь глянь, что я от нее получил, – сказал Бешу, вытащив из кармана «пневматичку»[38], нацарапанную карандашом и помеченную нынешним днем:

У меня обчистили спальню, чуть не убили мать. Приходи!

Ольга

– «Чуть не убили» – ничего себе, – заметил Барнетт.

Бешу продолжал:

– Я тотчас же позвонил в префектуру, где уже знали об этом деле, и добился, чтобы меня присоединили к сотрудникам, которые занимаются им прямо на месте.

– Так чего же ты боишься? – спросил Барнетт.

– Встречи с Ольгой, – жалобно ответил Бешу.

– Ты все еще любишь ее?

– Стоит мне ее увидеть, как все начинается сначала: у меня заплетается язык… я бормочу сам не знаю что… Думаешь, в таком состоянии можно расследовать преступление?! Я боюсь наделать глупостей.

– Тогда как ты мечтаешь, напротив, выглядеть в ее глазах достойным полицейским и оправдать свою репутацию блестящего сыщика, не так ли?

– Вот именно.

– Иными словами, ты рассчитываешь на меня?

– Да, Барнетт.

– А какой образ жизни ведет твоя бывшая супруга?

– Безупречный. Если бы не это «призвание», Ольга до сих пор звалась бы мадам Бешу.

– И это стало бы большой потерей для искусства! – торжественно заявил Барнетт, надевая шляпу.

За несколько минут они дошли до одной из самых тихих и пустынных улочек, прилегавших к Люксембургскому саду. Ольга Вобан занимала четвертый, он же последний, этаж солидного буржуазного дома, высокие окна первого этажа которого были забраны железными решетками.

– Еще одно слово, – сказал Бешу. – Ты хотя бы на этот раз можешь отказаться от взимания мзды, которое позорит нашу профессию?

– Но моя совесть… – возразил Барнетт.

– Оставь ее в покое, свою совесть! – взмолился Бешу. – Подумай лучше о моей! И о том, как она меня терзает!

– Господи, неужели ты считаешь меня способным обобрать саму Ольгу Вобан?!

– Я прошу тебя не обирать вообще никого!

– Даже тех, кто этого заслуживает?

– Предоставь это правосудию.

Барнетт вздохнул:

– Вот это уже совсем не смешно! Но раз тебе так хочется…

Один полицейский охранял входную дверь, второй находился в привратницкой вместе с консьержами – пожилыми супругами, глубоко взволнованными случившимся. Бешу сообщили, что комиссар полиции этого квартала и двое его помощников уже ушли, а следователь составил предварительный протокол.

– Ну что ж, воспользуемся тем, что никого из них нет, – сказал Бешу Барнетту.

Поднимаясь по лестнице, он разъяснял ему:

– Это старинный дом, где хозяева сохранили все былые обычаи. Например, дверь парадного всегда заперта и ключа нет ни у кого из жильцов; войти можно, только позвонив. На втором этаже проживает священник, на третьем – чиновник, и убирает у них консьержка. Что же касается Ольги, то она живет вместе со своей матушкой и двумя старыми служанками, которые ее растили, и ведет себя в высшей степени благопристойно.

Им открыли дверь. Бешу объяснил, что из передней можно пройти направо – к спальне и будуару Ольги, налево – к комнатам ее матери и двух старушек-служанок, а прямо – к мастерской художника, переоборудованной в спортзал. Едва они вошли в этот зал –