Казевон подскочил как ужаленный:

– Месье, вы отдаете себе отчет в оскорбительности вашей гипотезы, порочащей память моего отца?!

– А в чем дело? – спросил Барнетт с самым что ни на есть невинным видом.

– Если бы мой отец получил эту сумму, он тотчас объявил бы об этом!

– С какой стати? Он вовсе не был обязан рассказывать направо и налево о возврате долга, ведь этот заём был сугубо частным делом.

В ответ Жорж Казевон яростно стукнул кулаком по столу:

– В таком случае две недели спустя, через несколько дней после смерти своего должника, он не стал бы заявлять о своих правах на имение Мазюрэ!

– И однако, он именно так и поступил.

– Позвольте, позвольте, это же просто чушь! Коли уж вы решаетесь на такие обвинения, так будьте, по крайней мере, логичны! Даже если предположить, что мой отец был способен потребовать ту сумму, которую уже получил, он побоялся бы сделать это по одной простой причине – из-за расписки в получении долга!

– А может, ваш отец был уверен, – небрежно бросил Барнетт, – что о ней никто и слыхом не слыхал и что наследникам неизвестно о возврате денег? И поскольку он, как мне рассказывали, истово добивался этого владения и дал себе клятву заполучить его, то и не устоял перед таким искушением?

Таким образом, мало-помалу, вследствие коварных инсинуаций Джима Барнетта, дело стало приобретать совсем иную окраску. Казевон-старший мог быть обвинен в вероломном обмане и жульничестве. Жорж Казевон, бледнея от ярости и сжимая кулаки, изумленно глядел на этого «ассистента», который с самым благодушным видом представлял факты в совершенно новом, чудовищном свете.

– Я запрещаю вам клеветать на отца, – пробормотал он. – Вы просто фантазируете.

– Фантазирую? Да нет, уверяю вас. Все, что я здесь изложил, абсолютно реально.

Но Жорж Казевон, пытавшийся вырваться из западни гипотез и предположений, в которую завлек его этот нежданный противник, вскричал:

– Это ложь! У вас нет никаких доказательств! А единственную улику, доказывающую, что мой отец пошел на такую низость, нужно искать на верхушке Старого Донжона!

– Вот именно за ней Жан д’Алескар туда и поднимался.

– Неправда! Я не верю, что кто-то может вскарабкаться на тридцатиметровую башню, тем более за два часа, – это выше человеческих сил!

– И все-таки Жан д’Алескар это сделал, – упрямо повторил Барнетт.

– Но каким образом? – яростно завопил Жорж Казевон. – Каким таким чудом?

На что Барнетт небрежно уронил:

– Например, с помощью веревки.

Казевон злобно расхохотался:

– Веревки? Но это же просто бред! Да, я признаю, что много раз видел, как он пускает туда стрелы в дурацкой надежде прицепить веревку к верхушке башни. Бедный мальчик! Он не понимал, что таких чудес не бывает. И потом, еще раз повторяю: за два часа взобраться туда невозможно! Кроме того, эта веревка… Ее наверняка заметили бы уже после случившейся трагедии – либо на башне, либо на скалах Крёзы; в любом случае ее не было бы в имении, а она, похоже, находится как раз там.

На это Барнетт невозмутимо ответил:

– Это вовсе не та веревка, которая служила при подъеме.

– Тогда какая же? – возразил с нервным смешком Жорж Казевон. – Стало быть, вы серьезно верите в эти басни? Молодой граф Жан, раздобывший себе какой-то волшебный канат, с рассветом вышел на террасу своего сада и произнес магические заклинания, после чего означенный канат самостоятельно размотался и достиг верхушки донжона, чтобы наш чародей мог туда вскарабкаться? Такие чудеса под силу только индийским факирам, и никому больше!

– Но вам тоже, месье, – возразил Барнетт. – Вы вынуждены призывать себе на помощь чудеса – так же, как Жан д’Алескар, который уповал на чудо, ибо это была его последняя надежда, и так же, как я, построивший свое убеждение на этой версии. Однако чудо свершилось совсем не так, как вы надеялись, поскольку путь до означенного места шел не снизу вверх, как оно принято и логично, а совсем наоборот – сверху вниз.

Казевон расхохотался:

– Значит, вмешалось Провидение. То самое Провидение, которое стало спасательным кругом для одного из своих избранников?

– О, не стоит поминать всуе Божественное провидение, противоречащее законам природы, – невозмутимо возразил Барнетт. – Это чудо из разряда тех, которые в наши дни дарит простой случай.

– Случай?

– Да, тот самый случай, для которого нет ничего невозможного. Вот самая непостижимая и самая изобретательная сила, какая есть на свете, и притом самая неожиданная и капризная. Именно случай собирает воедино и умножает на первый взгляд несочетаемые комбинации и создает – с помощью самых несочетаемых элементов – каждодневную реальность. Случай, и только случай способен творить чудеса. Ну а тот, в который я верю, вовсе не кажется мне таким уж фантастическим – тем более в наше время, когда с неба на нас падает, помимо аэролитов и пыли неземных миров, еще кое-что…

– Например, веревки! – с ухмылкой бросил Казевон.

– Да, и веревки, и много чего другого. Например, морское дно завалено вещами, упавшими с кораблей, которые бороздят океаны.

– Так и есть, да только в небесах не бывает кораблей.

– Бывают – просто они носят другие названия: монгольфьеры, аэропланы или дирижабли. Они летают в пространстве во все стороны, так же как корабли ходят по морям, и с борта каждого из них вполне могут упасть или быть сброшенными тысячи разных вещей. Так вот, если такая вещь – например, моток веревки – упадет сверху и зацепится за зубцы донжона, все становится куда яснее.

– Весьма спорное объяснение.

– Нет, вполне обоснованное. Почитайте местные газеты за прошлую неделю, как это сделал я, и вы узнаете, что ночью, накануне гибели графа Жана, над этой местностью пролетал воздушный шар. Он двигался с севера на юг и по пути сбросил несколько мешков балласта – точнее сказать, песка – в пятнадцати километрах севернее Герэ. Так почему бы не допустить, что с него сбросили также моток веревки? И что один конец этой веревки зацепился за верхушку дерева у террасы, а второй, опоясав по пути один из полуразрушенных башенных зубцов, упал вниз. И что юный граф Жан снял веревку с дерева, спустился на террасу и, держа в руках оба конца веревки, связал их, после чего начал взбираться наверх. Трудный подвиг, но можно допустить, что юноша его лет вполне способен на такое.

– И что же из этого следует? – пробормотал Казевон; его лицо судорожно подергивалось.

– А следует вот что, – заключил Барнетт. – Некто, известный как меткий стрелок, заметил из этого окна человека, висевшего в пустоте, прицелился в веревку и выстрелил, перебив ее пулей.

– Ах вот как… – глухо