— Великий Боже! — взволнованно воскликнул достопочтенный Патрик Бронте. — Скажи мне, детка, во имя всего святого, скажи: что же случилось тем злосчастным утром?

— Признаться, я так ошеломлена, что плохо соображаю и не в состоянии внятно излагать свои мысли. Но, если вы желаете, я могу прочитать вам запись из моего дневника, сделанную мною в то утро.

Шарлотта направилась в свою комнату и несколько минут спустя вернулась в кабинет отца, держа в руках пухлую, выцветшую тетрадь. Усевшись на прежнее место, она положила тетрадь на колени и принялась читать:

«22 июня 1830 г. 6 часов пополудни.

Гаворт близ Бредфорда

Странный случай произошел 22 июня 1830 г. В это время папа был очень болен; он не вставал с постели и был так слаб, что не мог приподняться без посторонней помощи.

Табби и я, мы были одни на кухне около половины девятого утра. Вдруг услыхали мы стук в дверь. Табби встала и отперла ее. Показался старик, оставшийся стоять за дверью. Он обратился к ней с такими словами:

Старик. Здесь ли живет пастор?

Табби. Да.

Старик. Я желаю видеть его.

Табби. Он очень болен и лежит в постели.

Старик. У меня есть к нему поручение.

Табби. От кого?

Старик. От Господа.

Табби. От кого?

Старик. От ГОСПОДА. Он велел мне сказать, что жених идет, и мы должны готовиться встретить его; что веревки скоро будут порваны и золотая чаша разбита; что кувшин будет разбит у колодца.

Этим он окончил свою речь и вдруг порывисто повернулся и ушел. Когда Табби заперла дверь, я спросила ее, знала ли она его. Она отвечала, что никогда прежде не видала его и никого похожего на него. Хотя я совершенно уверена, что это был какой-нибудь фанатичный энтузиаст, может быть, очень благонамеренный, но не имеющий никакого понятия об истинной религиозности, однако я не могла не заплакать при его словах, произнесенных так неожиданно и в такое необыкновенное время»[91].

Достопочтенный Патрик Бронте некоторое время безмолвно взирал на дочь. Вид у него был такой, словно его на месте поразил гром. Постепенно он немного опомнился и тихо спросил:

— Но почему… почему ты мне не рассказала об этом тогда? И Табби ни разу не упоминала о столь значительном происшествии в моем присутствии?

— Все мы очень переживали за вас, отец, и не решались нас волновать.

— Допустим. Сначала. Но позже, когда я уже окреп настолько, что был в состоянии, кажется, взять соху и вспахать борозду на поле любого йоркширского фермера?

— Мне было страшно говорить об этом, — призналась пасторская дочь. — Что же касается нашей доброй Табби, то она, должно быть, очень быстро выбросила странный визит этого почтенного старца из головы.

— Но ты… ты должна была мне рассказать! Ты ведь и сама поняла тогда, что это очень важно для всех нас! — разгорячился пастор, но быстро взял себя в руки и мягко произнес: — Прости, дорогая. Я знаю: ты слишком сильно дорожишь моим душевным покоем, чтобы подвергать его даже малейшему риску. Но, как бы то ни было, мы должны разобраться в этом запутанном деле.

Пастор глубоко задумался и в течение некоторого времени безмолвствовал, напряженно морща лоб. Наконец он заговорил:

— Вероятно, то, что произошло в то утро, было своего рода предупреждением свыше. Полагаю, что Господь проявил ко мне снисхождение и направил в мой дом посланника, который должен был поведать о том, что сам Всевышний утаил от меня во время нашего с Ним ночного рандеву… «Он велел мне сказать, что жених идет, и мы должны готовиться встретить его…» — так, кажется, сказал тот старик?

— Именно так, отец, — подтвердила Шарлотта.

— Похоже, что женихом он назвал того предвестника твоей гибели, который помешал мне тогда спасти тебя, дочь моя, — горестно изрек достопочтенный Патрик Бронте. — Мистера Николлса.

— Вы думаете, это был Артур? — робко спросила Шарлотта, — Но почему вы так убеждены в этом?

— Это был он. Несомненно. Я видел тогда его суровое лицо. Ты не выйдешь за него замуж! Клянусь, не выйдешь! — правая рука пастора, дотоле мирно покоившаяся на его колене, инстинктивно сжалась в кулак. — Теперь мне все ясно, — решительно продолжал его преподобие, — Ясно, как божий день! «…Веревки скоро будут порваны». Веревки — это узы, связывающие тебя с жизнью, понимаешь, дорогая?! «…И золотая чаша разбита». Золотая чаша — есть не что иное, как твоя бесценная защита, каковую обеспечила тебе наша возлюбленная малютка Энн своей блестящей догадкой. И ты лишишься этой защиты, если позволишь Николлсу заманить тебя в свои коварные сети! «…Кувшин будет разбит у колодца». Колодец — это законный брак, который уничтожит ту пресветлую силу, что хранила тебя до сих пор; сила эта и зашифрована под «кувшином».

— Невероятно! — воскликнула ошеломленная Шарлотта.

— Теперь ты понимаешь, дочь моя, почему тебе нипочем нельзя давать согласия на этот брак?

— Но, если допустить, что все должно случиться именно так, как вы говорите, дорогой отец, то это произойдет по воле Высших Сил. И никто из смертных — ни вы, ни я, ни Артур — никоим образом не сможет оказать какого-либо влияния на свершение Приговора Судьбы.

— Как знать? — проговорил достопочтенный Патрик Бронте. — Быть может, именно сейчас, в эти ускользающие мгновения, Господь дает нам шанс все исправить? Теперь, когда раскрыты все карты, было бы полным безумием не ухватиться за эту последнюю возможность благословенного избавления от грозной дьявольской силы, обрекающей на неизбежную погибель весь наш род. Мы просто обязаны — слышишь, детка — просто обязаны использовать этот уникальный шанс отвратить от нашей семьи роковые чары Лонгсборна раз и навсегда.

— Но как это сделать, дорогой отец?

— Выход один: ты должна отказать мистеру Николлсу. Решительно отказать.

Шарлотта подняла взор; в нем мгновенно вспыхнула ярость, постепенно сменившаяся такой мучительной болью, такой невыразимою скорбью, какая была бы способна усмирить неумолимую злобу самого Вельзевула. Некоторое время дочь пастора хранила молчание, прилагая все душевные силы к тому, чтобы побороть отчаянный протест, стремительно прорывавшийся наружу из ее истерзанного, горячо любящего сердца. Наконец она как будто справилась с собой и тихо промолвила:

— Хорошо, отец. Пусть будет по-вашему. Завтра же я отвечу Артуру Николлсу решительным отказом. Но один лишь Бог видит, чего мне это стоит!

Шарлотта Бронте сдержала обещание, данное отцу. Наутро она сама разыскала Артура Николлса и, с трудом сдерживая отчаянно душившие ее слезы, собрав все свои внутренние силы, решительно объявила, что ее отец не даст своего согласия на этот брак, а так как ей дорога отцовская воля, она вынуждена теперь ответить отказом.