Но Кристофер говорил, что она выталкивает, а сейчас Андрюсу казалось, что это железо войны само пытается выбраться наверх, на поверхность, вернуться к людям, которые загнали его войной на многометровую глубину. Подземные снаряды в его воображении превратились в роботов-кротов, ржавых или медлительных. Роботы-кроты тоже были слепыми и поэтому в своем движении постоянно путали направления и никак не могли найти выход на поверхность.

И сейчас, удерживая в воображении эту фантастическую картинку, Андрюс понимал, что слышит настоящие звуки, идеально к этой картинке подходящие. Подобрать другую правдоподобную картинку к этим звукам не получалось.

Усталость охватила его неожиданно, и он приподнялся, присел на старых листьях, упершись ладонями в землю, удерживая себя в этом положении и чувствуя, что дается ему это нелегко. Голова кружилась и в ушах еще стоял подземный гул. Воздух потускнел, сумерки вытесняли из него прозрачность. За кустами, за колючей проволокой, громко треснула ветка, словно под чьими-то ногами. Над головой, в темнеющем небе, ударила крыльями по воздуху большая птица.

Лес, еще час назад казавшийся неподвижным, как стволы старых дубов, оживал в опускающейся темноте. Она опустилась, как тяжелый театральный занавес. Земное притяжение усиливалось, словно ночь распускала ему руки. Андрюса клонило к земле, как очень уставшего человека клонит в сон. Он опять прилег и опять приложил к ней ухо. И впервые понял, что все, что он сейчас слышит, доносится не просто из-под земли, а из-под земли и справа! Со стороны колючей проволоки.

Андрюс протянул руку в сторону подземных звуков и расчистил другой кусочек земли от листьев и веточек. Подполз и приложил ухо в новом месте. Тот же гул, то же странное ощущение тяжелых подземных движений. Только теперь будто бы чуть громче или осязаемей.

Андрюс расчистил от листьев еще один кусочек земли прямо под колючей проволокой. И снова знакомые уже звуки, и тоже будто бы еще громче, пусть хоть на сотую долю децибела.

Он вдруг почувствовал себя адресатом недошедшего письма, человеком, которого ищут, но не могут найти, человеком, которому неизвестный, перепутавший адреса курьер несет важную весть.

Его снова начала одолевать странная усталость. Должно быть, из-за напряжения слуха, из-за этих подземных звуков-вибраций, которые, наверное, незаметно для самого Андрюса, не только попадали в мозг через барабанную перепонку, но и проникали в тело через клетки кожи, которыми он с землей соприкасался.

Он опять уселся, придвинулся к железному столбику, удерживающему в упругом состоянии и колючую проволоку, и стальную над колючей. Оперся, почувствовал спиной острые проволочные уколы. Столбик стоял крепко.

Андрюса охватила дрожь и в голове возникли мысли о холоде, которого он до этого момента не ощущал и, казалось, не ощущал и сейчас. Только усталость, никакого холода! Но дрожь, мелкая и назойливая, особенно сильно чувствовалась в кончиках пальцев.

Из памяти вынырнула неожиданно не очень четкая картинка из детства – ему лет пять, и он пытается гвоздиком выковырять из розетки ту силу, которая нагревает мамин утюг. А эта сила бьет его так, что он отскакивает от стенки и начинает кричать от испуга.

Память иногда любит делать подсказки, что-то объяснять. Андрюс наклонил голову вперед, и дрожание в пальцах исчезло. Обернулся, посмотрел на стальную проволоку, которой касался шеей. Усмехнулся! Ток, пущенный по ней, чтобы отпугивать овечек, оказался слишком слабым, чтобы напугать Андрюса. Даже слишком слабым, чтобы сразу понять, что это – ток!

Отдохнув под шум ожившего темного леса, Андрюс поднялся на ноги. Посмотрел с высоты своего роста на проволочный заборчик. Такой заборчик мог оказаться препятствием только для овец и мелких животных, не умеющих подпрыгивать. Человек, особенно высокий, мог его легко переступить.

Андрюс прошел метров двадцать вдоль забора, но потом вернулся, стараясь не задеть стальную проволоку, переступил его и замер.

Ничего не произошло. Ни с ним, ни вокруг. Тот же лес, та же темень, те же звуки ночной жизни природы.

Он усмехнулся и, пройдя несколько шагов в глубь «запретной» территории, присел на землю, а потом и прилег, снова прильнув ухом к расчищенному ладонью кусочку голой земли. Никакого ощущения холода. Земля казалась теплой. Теплой и живой. И звуки, доносившиеся из-под нее, опять показались Андрюсу громче, громче, чем по ту, разрешенную часть леса. И снова эти звуки и тяжелые, гудящие шумы доказывали, что под землей, как и над ней, существуют направления, что под землей слова «туда» и «откуда» тоже имеют значение. Такое же значение, как сверху.

Самый тяжелый гул доносился из-под земли и сбоку, словно из более удаленной от колючей проволоки точки «запретной» территории.

Поднявшись и углубляясь в этот закрытый для овец и людей лес, Андрюс несколько раз чуть не упал, когда нога его опять и опять проваливалась в кратер от давнего взрыва или в осыпавшийся окоп. Тут не было и квадратного метра ровной земли. Земля под ногами то уходила вниз, то поднималась вверх.

Это движение вниз-вверх заворожило Андрюса. Заворожило и добавило усталости. Он опустился на край ямы, ноги уперлись в ее склон. Передохнул. Оглянулся по сторонам в поисках ровного места, где возможно было бы прилечь и прислушаться. В просматриваемом пространстве такого места он не увидел.

Прошел дальше. И наконец улегся между двумя кратерами от давних взрывов. Прильнул ухом к земле и куда более отчетливо услышал тяжелый подземный гул. Гул и опять какие-то движения. На губах появилась улыбка первооткрывателя, словно он вплотную подобрался к кладу, который много лет искал.

Захотелось смеяться. Странное желание было спровоцировано радостью, но и радость сама была странной и словно не человеческой, а животной. Может, это лес, ночной лес в нем пробуждал какие-то инстинкты, от которых люди избавились тысячи лет назад, когда перестали быть частью природы?

Смех, хоть он и пытался сдержаться, вырвался наружу. На мгновение. И вырвался звуком, совсем не похожим на человеческий смех. Вырвался каким-то птичьим звуком, прозвучавшим очень естественно в ночной темноте. Даже показалось, что какая-то невидимая птица на ветвях ближайших деревьев ответила ему тем же звуком!

И вдруг всё обрушилось. Лес напрягся и замолк, затаился. В кармане куртки Андрюса назойливо и неестественно громко зазвонил мобильный. И Андрюс испуганно и быстро вытащил его, чувствуя прилив стыда, словно мобильный зазвонил у него в театре в момент спектакля. Он дал отбой и только потом глянул на монитор. Звонила Барбора. Монитор снова зажегся, предвещая новый звонок. И новый звонок, показавшийся Андрюсу еще громче первого, зазвучал на весь лес, на все темные, сто лет назад искореженные войной окрестности.

Ночью Ренате снился дедушка Йонас. Еще больше постаревший, чем когда умер. С палочкой. Сначала снилось, что она тоже спит, спит и во сне или сквозь сон шаги в комнате слышит. Знакомые шаги, только с каким-то необычным пошаркиванием, и к каждому второму шагу добавляется негромкий стук. Во сне она проснулась и замерла, прислушиваясь. А шаги продолжаются. Она глаза открыла, в темноту смотрит и только темноту саму и видит, а больше ничего. Шаги тоже замерли на короткое время, словно тот, кто шагал, тоже остановился и прислушался. А потом они зазвучали снова и удалились в сторону двери, ведущей в гостиную. И сама дверь скрипнула дважды – открываясь и закрываясь, а после этого скрипа снова тихо стало. Только уже больше Рената заснуть во сне не могла. И она, дотронувшись рукой до теплого плеча Витаса, словно проверяла: на месте ли он, поднялась, накинула халат и вышла из спальни. Снова и точно так же дважды скрипнула дверь, выпуская ее и закрываясь за ней. А в гостиной та же темнота. И из нее, со стороны коридора, что-то стукнуло. Там, за дверью в коридор.