Гуглас зарычал.

– Тише, тише! – успокоила его Рената.

– А Виола замужем? – спросил защитник животных.

– Нет.

– А у нее кто-то есть?

– Сейчас нет! Был один ухажер, но она его выгнала.

– Она что, такая суровая? – В голосе Владаса Рената одновременно услышала и любопытство, и уважение, и его простуду.

– Вообще-то да, не любит, когда с ней спорят.

– Спасибо, – произнес невидимый собеседник. – А у вас что-то от кашля есть?

– Я посмотрю! – пообещала Рената.

Дно отступившего моря казалось Клаудиюсу удивительно твердым. В песке, еще блестевшем от воды, отливом были разбросаны ракушки. Кое-где в углублениях остались миниатюрные озерца, в которых отражалось яркое, но не греющее английское солнце.

Снова Клаудиюс заметил тонкую глиняную палочку – обломок рыбацкой курительной трубки. По привычке поднял, пальцами снял налипший песок, опустил в карман куртки. У него уже целый пакет этих обломков! Культурный слой английской рыбацкой жизни! Сколько веков они курили эти трубки, отплывая от берега за рыбой и возвращаясь с уловом или без? Почему их так много тут, на дне? Может, они курили во время шторма и шторм просто вырывал у них трубки из рук? Или тонули вместе с рыбацкими лодками, и тогда все, что было в лодках, в том числе и трубки, все опускалось на дно и разбрасывалось волнами, приливами и отливами по необъятному океанскому дну?

Эти мысли отгораживали Клаудиюса от действительности. Да и сами ранние утренние прогулки пробуждали в нем одновременно ребенка и астронавта. Всякая необычная ракушка вызывала любопытство и желание нагнуться, взять ее и спрятать в карман, как некую драгоценность. И при этом город, расположившийся на берегу, уходил в полную невидимость, исчезал. Клаудиюс был один на оголенном отливом дне Мирового океана, хранившего миллионы тайн, хранившего следы тысяч катастроф и трагедий, хранившего йодистый запах другого мира, неустойчивого и стихийного, красивого и страшного, пугающего и манящего.

Одновременно казалось ему, что этот мир необитаемый, а он, Клаудиюс, маленький литовский мальчик, оказался его первооткрывателем, оказался «Гагариным морского дна».

И тут запищал будильник в мобильном телефоне. Мобильник не знал, что его хозяин проснулся еще два часа назад, в половину шестого. Проснулся из-за пронзительных лучей восходящего солнца. Проснулся и отправился к морю, отправился, как в ловушку с приманкой, к временно оголившемуся песочному дну, пробуждающему в любом мужчине затаившегося внутри кладоискателя, пробуждающему в любом мужчине ребенка, верящего в приключения и чудо.

Клаудиюс брел по морскому дну, пока слева не появилась пляжная башенка с часами. Там вышел на набережную и зашагал к автобусной остановке.

На работу приехал на полчаса раньше, но, заметив во дворе «фабрики» «мерседес» Шляхтича, понял, что он не первый.

Зашел в сарайчик с кроликами, опустился на корточки возле клетки с Ингридой. Открыл дверцу и погладил.

– Ну как? – спросил черного кролика. – Все нормально?

И, сделав паузу, словно давая возможность кролику ответить на вопрос, продолжил:

– И у меня почти все нормально. На улице солнце! Тут, конечно, темновато. – Он оглянулся. – Сюда бы окна вставить! Тебе, наверное, скучно! Ты же один в клетке? Тебе бы крольчиху? Интересно, а тебе какие крольчихи нравятся: черные или белые? Мне больше белые… Не крольчихи, конечно, а женщины. Светловолосые. Хотя это не так важно. Самое важное – характер! У Ингриды он тяжелый, с ней в одной клетке трудно. У Миры, кажется, характера пока нет. Словно она еще не знает, чего хочет! Как ты думаешь, если бы мы все были кроликами, с кем бы я хотел жить в одной клетке? – Витас задумался. Помолчал, опустив взгляд на посыпанный соломой пол. Снова посмотрел на черного кролика. – Видишь, у человека есть выбор. Он им не всегда пользуется. У тебя выбора нет. Да, если по-честному, сейчас и у меня выбора нет. Хочешь морковки?

Клаудиюс достал из ящичка, стоявшего под клеткой, морковину и просунул ее в дверцу, опустил перед кроликом.

В главном коровнике «фабрики» жужжала электроотвертка, закручивая очередные саморезы в деревянные планки, из которых рождался каркас будущей клетки. Тиберий и Ласло работали молча.

У Клаудиюса работа тоже спорилась. На душе вдруг возник буддистский покой – никаких мыслей, никаких чувств. Полное слияние с природой, с весной, с миром. Спицы гнулись удивительно легко, и Клаудиюс даже не ощущал напряжения мышц, вставляя их концы в деревянные ребра клеток.

Перед получасовым обеденным перерывом Клаудиюс вышел во двор и увидел Ингриду, курившую на пороге кирпичного домика, в котором располагались офис поляка-хозяина и комната, в которой сидели Мира с Ингридой.

– Ты что, уже и никотин полюбила? – ехидно спросил Клаудиюс.

– Я давно курю, – Ингрида пожала плечами. Она была одета в элегантный деловой костюм: узкая и длинная – ниже колен – юбка и приталенный пиджачок с подбитыми плечами. Этот костюм добавлял Ингриде не только серьезности, но и возраста.

– Со мной ты не курила, – холодно произнес Клаудиюс.

– Да, с тобой даже курить не хотелось! – безразлично бросила Ингрида.

– Нет, я не против! – Клаудиюс не был настроен на конфликт. – Можешь курить! Как у тебя?

– У меня хорошо! – твердо и немного раздраженно ответила она.

– У меня тоже, – Клаудиюс кивнул. – Хочешь на машине покататься? Помнишь, мы с тобой до Дувра не доехали?

– Ты хочешь, чтобы я тебя отвезла в Дувр?

– Я тебя сам отвезу! – с гордостью заявил он. – Я уже вожу машину!

– Ого! – Ингрида была удивлена. В ее глазах засветилось искреннее любопытство.

– Так съездим? – еще раз спросил он.

– А права ты получил? – поинтересовалась Ингрида.

– Еще нет, – признался он.

– Ну ты сначала права получи, а потом я подумаю! – Любопытство исчезло из ее взгляда и голоса.

– Я получу, ты не беспокойся! – тоже холодно ответил Клаудиюс.

На порог вышел Пьётр. Клаудиюс почувствовал на себе недовольный взгляд поляка и, кивнув Ингриде на прощание, развернулся и зашагал к главному коровнику.

– Клауд! – догнал его окрик хозяина фабрики.

Обернулся.

– Зайдешь ко мне через два часа! – сухо попросил поляк.

Клаудиюс кивнул.

Через час позвонила Мира. Попросила подойти к кроликам и морским свинкам, сказала, что есть покупатель.

Покупателем оказался высокий худой старик лет семидесяти, если не восьмидесяти, в коричневом костюме. На белой рубашке болтался старый синий галстук с какой-то эмблемой.