– Постараюсь на день рождения!

– У тебя все хорошо? Кого ты там смешишь? – Вопрос прозвучал слишком весело.

– В основном, пытаюсь рассмешить себя, – неожиданно грустно ответил Андрюс. И тут же поспешил исправить вырвавшуюся наружу горечь. – Тут север и холодно. Когда потеплеет по-настоящему, может, тогда и смогу кого-нибудь рассмешить!

Уже попрощавшись с Ганнибалом, Андрюс поймал на себе внимательный взгляд бармена и понял, что говорил он по телефону слишком громко.

Вот и сейчас в полупустом вагоне, подъезжающем не спеша к станции Фарбус, он вспомнил этот внимательный взгляд пожилого бармена. Внимательный и одновременно как бы безразличный. В его глазах не было интереса к рыжеволосому клиенту, выложившему из кармана на столик возле своей чашки кофе какой-то красный пушистый комок на резинке. В его глазах, наверное, можно было прочитать только констатацию, какой-нибудь безобидный приговор-ярлык этому немного странному клиенту. Он, бармен, наверное, подумал про Андрюса одно слово – «иностранец»! А может, это было слово «канадец»? Слово «канадец» в этих краях, как казалось уже Андрюсу, воспринималось как «свой иностранец» или что-то в этом роде. Во всяком случае, присутствие Канады и канадцев тут не вызывало вопросов. А о присутствии тут литовца, оторванного от Литвы, никто ни в этом вагоне, ни во всем городе Аррасе не догадывался.

Барбора не скрывала своей радости. Она почему-то думала, что Андрюс вернется намного позже. Когда он рассказал о тщетности своих попыток найти клоунский заработок – это в ответ на ее вопрос «Ну как там?», – в ее взгляде промелькнуло сочувствие.

– Ингрида звонила, – поделилась новостями Барби. – Знаешь, они теперь работают на фабрике клеток для кроликов… Сказала, что у них все в порядке, но…

– Что «но»? – посмотрел ей в глаза Андрюс.

– Мне показалось, что она чем-то очень недовольна. Может, именно работой?! Думаешь, Клаудиюс мечтал делать клетки?

– А ты думаешь, они будут всю жизнь делать клетки для кроликов? – Андрюс неожиданно усмехнулся, подумав, что сейчас Барбора ставит ему Клаудиюса в пример.

– Нет, – с готовностью подхватила она мысль Андрюса. – Они, наверное, уже ищут что-нибудь поинтереснее.

– Знаешь, – Андрюс вздохнул. – Наверное, я тоже скоро начну искать работу. Работу, которая мне не понравится, которая будет вызывать отвращение, но я все равно буду вставать рано утром и идти на фабрику клеток для кроликов или на свиную ферму! Лишь бы платили, лишь бы заработать деньги!..

Обреченность, с которой говорил Андрюс, заставила Барбору замолчать. Продолжать этот не вчера начатый разговор не хотелось.

– Я тебе сделаю чаю! – предложила Барби.

– Не надо, – остановил ее Андрюс.

– Виски? – предложил, зайдя в гостиную, Андрюс старику прежде, чем тот успел именно просьбой о виски традиционно встретить своего постояльца.

Кристофер улыбнулся, оценив «игру на опережение». Кивнул.

– Хорошие новости, – Кристофер подсунул уже севшему за стол парню рекламную листовку с изображением красивого женского лица. – Ты же знаешь Селин Дион?

– Да, конечно, слышал.

– Седьмого июля она будет петь на Гранд Пляс в Аррасе.

– На площади? – переспросил Андрюс.

– Да, – старик бросил взгляд на рекламку. – На площади!

Андрюс пригубил виски, задумался о городке, который его разочаровал, но в котором останавливается экспресс на Амстердам и в котором на главной площади иногда поют мировые звезды.

Барбора все-таки принесла всем чаю и присела рядом. Забрала из рук Андрюса рекламную листовку.

– Ого! – вырвалось у нее. – Селин Дион? В Аррасе? Интересно, сколько будут стоить билеты?

– Бесплатно, – ответил Кристофер.

– Ну вот! – обрадовалась она. – Есть, ради чего жить!

Андрюс посмотрел на Барби скептически, но тут же подумал: «Она ведь ждет ребенка, а по слухам, даже умные женщины во время беременности говорят глупости!» И тут ему стало стыдно и за свой скептический взгляд, и за мысли. Он вспомнил, как сам с нетерпением меньше года назад ждал поездки на рок-фестиваль. На фестиваль, где не пели мировые звезды, но с которого и началось это путешествие в новую, «французскую» жизнь. Фестиваль, на котором он познакомился с Барби и тут же провел с ней «брачную ночь» после шуточного бракосочетания. Нет, она не была глупой, а если и была, то не глупее его самого.

Ранней ночью он проснулся и долго лежал, глядя в потолок и слыша иногда из-за двери, ведущей в коридор, шаги старика, страдающего бессонницей. Несколько раз хотелось встать и пойти поболтать с ним. Просто так, чтобы ему было не так скучно и тягостно бодрствовать тогда, когда все вокруг спят. Но остановила его мысль о том, что любой разговор с Кристофером, разве что кроме разговора минувшим вечером о будущем концерте Селин Дион, заканчивался войной. Первой мировой. Говорить о войне Андрюсу не хотелось. Он и так постоянно вспоминал странные подземные звуки, услышанные возле колючей проволоки и таблички «Осторожно! Мины!» там, на краю «канадской» земли в лесу, искореженном далекой войной. В лесу, который Кристофер так и называл – Ля Форе, даже когда говорил по-английски.

Погода в Дюнкерке насупилась и с моря подул холодный, колючий ветер. Высокий жесткий воротник старого серого пальто, когда надо, легко становился стеной между Кукутисом и холодом. Вот и здесь, возле моря, как только Кукутиса высадил из машины француз, работавший в аэропорту Блерио и живший неподалеку от Дюнкерка, Кукутис почувствовал холодное дыхание моря и сразу поднял воротник. Француз уехал, а Кукутис остался на набережной перед песочным безлюдным пляжем, над которым возвышался, как средневековая башня, белый маяк с черной спиральной полосой, поднимавшейся кверху.

Кукутис задрал голову, поглядел на его верхушку, подождал, пока лампа маяка очередной раз не мигнет красным цветом. И закрыл глаза. Тут же услышал шум леса. Шум Аникщяйского леса. Шум леса под маяком-памятником, на вершине которого тоже загоралась и, должно быть, загорается до сих пор по ночам красная лампа, хотя до моря оттуда – три сотни километров. Для кого маячит маяк Аникщяйского леса? Для птиц? Для самолетов? Или только в память о поэте Йонасе Билюнасе? Те, кто не знают, что Йонасы не умирают, считают этот маяк памятником. Кукутис знает и поэтому считает этот памятник маяком. Неизвестно только Кукутису, для кого мигает красная лампа лесного маяка!

– Ох уж эти эксцентричные литовцы! – Шутливо прозвучал в памяти парафраз слов француза, рассматривавшего его паспорта в маленьком аэропорту возле Кале.

Кукутис улыбнулся, не открывая глаз. Ему нравилось пребывать во внутренней темноте, не пуская в свои глаза и в свою душу свет вечерней северной Франции. Стоит открыть глаза – и шум леса исчезнет. Ему на смену опустится с неба крик чаек.