Витас вздохнул и уселся за компьютер.

Через полчаса, когда уже стемнело за окном, он неожиданно попросил Ренату поехать в Аникщяй. Показал ей пачку распечатанных объявлений.

Рената, читая, не могла сдержать улыбки: «Снова пропал кот грязно-красной окраски. Просьба не возвращать и не приближаться – подозрение на бешенство, может жестоко поцарапать». И тот же портрет Спаммаса, только на портрете он еще свежепокрашенный и чистенький.

Когда Витас приклеил скотчем последнее объявление к стенке кафе на Баранаускаса, Рената вздохнула с облегчением. Ей хотелось домой. Но у Витаса были другие планы.

– Теперь поедем в полицию! – сказал он, устало бухнувшись на переднее сиденье «фиата».

Дежурный полицейский встретил их вопросительным взглядом.

– К нам во двор ворвался сумасшедший защитник животных и поставил палатку, – принялся Витас объяснять ему суть проблемы. – Вы можете его от нас убрать?

Полицейский детально расспросил Витаса об инциденте, одновременно делая ручкой пометки на листе бумаги и время от времени кивая.

– Он вам угрожал?

– Конечно! – мгновенно отреагировал Витас.

– Вы заметили у него оружие?

Витас отрицательно мотнул головой.

– У него в палатке топор, – негромко сказала Рената.

– Хорошо, напишите заявление, – наконец сказал дежурный. – Только написать его должен хозяин недвижимости. Это вы? – Он посмотрел на Витаса.

Витас обернулся к Ренате.

– Мой дедушка – хозяин, но он умер недавно. Я еще ничего на себя не переоформляла.

– Да? – полицейский задумался. – Хорошо. Возьмите наш номер телефона. Я утром уточню! Перезвоните к обеду!

Назад ехали молча.

Во дворе было темно, но сквозь брезент палатки просвечивала лампочка. Гуглас сидел на том же месте. Увидев подъезжающий «фиатик», он завилял хвостом. А когда Рената с Витасом вышли из машины, заскулил.

– Ему там неудобно! – «Перевела» Рената с собачьего.

– Давай будку сюда переставим, чтобы он мог этого придурка уютнее сторожить!

Перенесли будку прямо ко входу в палатку. Гуглас радостно запрыгнул внутрь, крутанулся и улегся внутри, опустил расслабленно мордочку на сено.

– Вы за это ответите! – донеслось из палатки.

– Как рука? – неожиданно спокойно спросил Витас.

В ответ молчание.

– Не болит? – снова спросил Витас.

– Болит, – ответил голос.

– Может, помочь тебе собрать вещи да отвезти тебя к дороге? Ночи еще холодные! Простудишься!

– Нет. – Ренате показалось, что голос защитника животных задрожал, и дрожь эта говорила или о его неуверенности, или о том, что он уже простудился.

– А ты подумай, ведь собака тебя из палатки не выпустит! – продолжил Витас.

– Мне нельзя отсюда! – заявил долговязый. – Я грант выиграл! На три месяца!

– Какой грант? – удивился Витас.

– На борьбу за права животных! У немецкого фонда! Мне на борьбу с вами тысячу евро дали!

– На борьбу с нами?

– Да, конкретно с вами! Я в фонд линк на ютьюб отправил с вашим несчастным котом и линк на телепередачу! Если я не смогу закрыть вашу фирму за три месяца, они мне грант продлят!

– Знаешь, – рассердился Витас, от его спокойствия не осталось и следа. – Если ты во мне разбудишь зверя, я тебе не завидую! От меня и Гугласа тебя никакой немецкий грант не спасет!!! Хрен с тобой, ночуй в холодной сырости! Может, воспаление легких подхватишь!

– А ты ему носа не давай показывать! – добавил Витас, обернувшись к псу.

Ночью на пустой дороге Клаудиюс чувствовал себя королем. После шести уроков вождения он набрался смелости, чтобы самому проехать по уже знакомому маршруту. Тиберий и Ласло отправились в Маргейт на последнем автобусе. Он остался.

И вот, проехав самостоятельно три раза по маршруту, на котором Тиберий учил его вождению, он просто вернулся на парковку перед супермаркетом «Моррисонс» и устроился на ночь в машине. Поджав ноги, он лежал в куртке на заднем сиденье и ждал сна. Но вместо усталости чувствовал в теле возбуждение, возбуждение от первой самостоятельной поездки на «Моррисе Майноре».

В стекле задней двери машины светила луна. Она светила так ярко, что хотелось задвинуть на лакированной деревянной раме дверок несуществующие занавески. Именно она и заставила Клаудиюса вспомнить дедушкин дом на хуторе и маленькое окошко, под которым стояла его кровать. Лето казалось в детстве бесконечным и каждое утро начиналось одинаково – с заглядывания солнца в маленькое окошко. А когда он просыпался из-за солнечных лучей, нагревших закрытые веки, то сразу понимал, что все остальные давно встали. Слышал шум из кухни, хлопанье дверей, стук ведер с водой, занесенных дедушкой в дом и поставленных на деревянную лавку. Теперь он большой, и окно у него большое. Правда, это не его окно и не его страна. Зато из окна видно море, море, по которому можно доплыть до Литвы. А что еще он знает об этом море? Знает, что если по морю поплыть налево, то окажешься в устье Темзы и, в конце концов, километров через 60 попадешь в Лондон; если поплыть направо, то вынесет тебя в Голландию или Бельгию. А если вовремя бросить весла, то ветер может занести лодку и во Францию. Но он не бросил бы весла. Он не доверился бы морю и ветру. Он не доверился бы и лодке – слишком непредсказуема морская стихия, не то что стихия человеческая. Конечно, стихийный человек – это неуравновешенный псих. Он как ветер. Но обычный, нормальный, знает правила и старается им следовать. Чтобы существовать и сосуществовать как можно дольше, не нарываясь на опасности.

Сон уже был близок. Клаудиюс закрыл глаза. Его мысли стали тише, но все еще оставались внятными.

Он вспомнил прошлое воскресенье, тот день, когда он решил, что сам изменит свою жизнь. И вот не прошло недели, а он уже водит машину. А в ту первую ночь новой жизни, в ночь с воскресенья на понедельник, он понял еще одну важную вещь – разницу между любовью и совместимостью. Он вдруг понял, что Ингрида была права. Они с Мирой прогулялись по безлюдному берегу, по дну отступившего моря. Они держались за руки, и он не помнил, кто кого первым взял за руку. Но так, держась за руки, они и поднялись к ней, до трех ночи пили чай и рассказывали друг другу о своих сомнениях и о счастливом детстве. А когда рассказали достаточно, Клаудиюс понял, что может остаться у нее до утра. Они сдвинули кровати и, выключив свет, разделись. Когда зазвонил будильник на мобильном Миры, Клаудиюс едва открыл глаза. Мира была миниатюрней Ингриды. Легкость и податливость ее горячего тела возбуждала Клаудиюса с новой силой – он чувствовал себя просто физически сильнее, чем прежде. Да и Ингрида никогда не была такой податливой. Она всегда, даже в самые интимные моменты умудрялась сохранять дистанцию, если не физическую, то уж точно психологическую, чтобы он, Клаудиюс, не чувствовал ее полностью в своей власти, даже сжимая ее в своих объятиях. А Мира наоборот, словно чувствовала его желания и помогала ему перевернуть себя с одного бока на другой или положить ее на себя сверху. Она была воздушной и легкой. Она была счастливой. Она жмурилась от счастья, как от солнца. Ее ночное счастье было физическим. Но точно такое счастье ощущал и Клаудиюс. Не думая, не переживая, захлебываясь физикой любви.